Зоя. Том первый
Шрифт:
Всю ночь снилось, как Зоя пыталась войти в воду, а Катерина, своей могучей рукой тащила её на берег. А когда Зоя дошла до середины реки, то рука Катерины стала такой длинной, что всё равно достала до Зоиного платья.
Во сне Зоя была в платье, которое порвал Янек. Проснувшись утром, девушка не сразу сообразила, где находится. Оглядывалась по сторонам, искала вездесущую руку Катерины, а потом опомнилась.
В надежде на то, что мачеха сжалится и отпустит, Зоя, встав с кровати, сразу взялась за домашние дела. Евдокия Степановна позвала её, девушка подошла.
– Присядь, – начала
Евдокия кашлянула, поняв, что хотела сказать что-то другое.
«Ну что вырвалось, то вырвалось, – сокрушалась она про себя. – Тем лучше, быстрее всё разрешится».
А Зоя покраснела. Опустила глаза. Мачеха взяла её за руки.
– Пойми, дочка! Тебя сейчас зовут как собачку. Куть-куть, и ты побежала. Каким бы хорошим ни был твой Янек, какой бы обходительной ни была пани Анна, не позволяй им управлять тобой. Зоя, любовь любовью, но нужно хотя бы немного себя уважать. Ты сейчас как шельма будешь туда бегать. А что потом? Верю в твою чистую любовь и взаимность, которая между вами. Но ты, Зоя, не заигрывайся! Пани Анна может измениться в любой момент. Будь готова и к такому, так как после лести, которую принимаешь за блаженство, погано становится на душе.
Зоя кивнула, дав понять мачехе, что согласна со всеми её выводами.
Такой сложный разговор после утреннего пробуждения никак сейчас не вязался с её романтическими воспоминаниями.
Неожиданно в комнату вошёл отец. Он хмуро глянул на жену и дочь, кивнул приветственно.
Зоя подумала, что очень странно видеть отца в столь ранний час, ведь утро – самое занятое у него время.
Григорий Филиппович быстро собрал личные вещи в сумку и вышел. Евдокия только вскрикнула и застыла с выражением лица полным недоумения. Она повернулась на бок и затряслась.
Зоя пыталась её успокоить, не понимая, что всё-таки произошло.
Григорий Филиппович выходил из дома с тяжёлым сердцем. Последнее время молчаливость стала его верным спутником. Всё покатилось кубарем, как только Зоя сказала, что Макару грозит опасность. Пришлось идти с поклоном к начальнику, объяснять, просить помощи, отпрашиваться.
А как только получилось отвезти сына в безопасное место и вернуться домой, как Григорий стал замечать за собой слежку. Следили, видимо, хорошо обученные этому делу, так как лица были разными, но одно из них попалось на глаза дважды с разницей в неделю.
Поначалу Григорий Филиппович успокаивал себя тем, что это от переживаний, и преследовать его некому и незачем.
«Ну, подумаешь, спрятал сына, отвёз в другой город, дело замяли, я никому не переходил дорогу», – размышлял Григорий. Потом стал пристальнее присматриваться ко всем окружающим.
Вроде всё хорошо было, все знакомые. По поводу незнакомцев ходил даже в кадры, узнавал, есть ли новички. Но там обещали проверить незаконное проникновение неизвестных лиц на территорию охраняемого объекта.
При этом никто ничего не проверял, а слежка продолжалась. Григорий из-за этого боялся даже к Прохору подойти, чтобы лишний раз не подставлять друга и не давать повода тем, кто за ним следит.
Несколько дней Григорий готовил речь о том, что вынужден оставить работу по семейным обстоятельствам. Хотя твёрдо знал, что Парамонов не отпустит. Но нужно было попробовать.
После долгих дум, как жить дальше, Григорий, не обсуждая с женой свой план, решил вернуться в Саратов. Уж больно противна стала и работа, и окружение, и запятнанная репутация. Но, как назло, Евдокия слегла. Врач давал неутешительные прогнозы.
Не сказал об этом Григорий Филиппович жене. Думал, что доктор может ошибаться, и бабу лишний раз тревожить незачем. Сошлись с доктором на том, что полежит Евдокия немного, отдохнёт и дальше видно будет. А все эти мази Григорий попросил прописать как бы для лечебного эффекта, чтобы не нервничала жена, а надеялась на выздоровление.
Врач, конечно, не сразу согласился. А потом закивал головой и произнёс:
– Вы правы, Григорий Филиппович! Скажете сейчас – может быть хуже, а немного понаблюдать, так от этого только польза. Вот полежит она недельку, вторую и уже как бы свыкнется с мыслью, а потом и сказать. Я и сам не люблю бросаться словами, всякое бывает. По-разному все слушают.
Однажды кинулся на меня один, представляете? – доктор весело рассмеялся и продолжил: – Лежит, значит, дед на лавке. Меня вызвали к нему, тяжёлая кочерга ему на ноги упала, встать не может. Пальцы сломаны. Так я и говорю: «Дедушка, вам ходить нельзя, полежите немного, косточки срастутся, чай не молодой». А дед как вскочит с лавки, да на пятках ко мне подбежал и давай за плечи трясти и орёт, значит: «Ты, чего, ведьмак сюда пришёл? Кто тебя звал?»
«Так супруга ваша побеспокоилась, записку мне передала», – ответил я, пытаясь освободиться.
А дед как заорёт ещё громче: «Чай не молодой, чай не молодой! Не смей такими словами бросаться. Я ещё вас молодых всех обойду, вон все вокруг кричали: «Всё, остановился наконец-то на детях, похоронил жену, измучил её совсем. Это где ж так видано, чтобы баба через раз двойню рожала?»
Да докричались! Щас им, спрашивать я ещё буду у них, как мне с бабой быть. Так я и женился ещё, вон Оленька моя тоже богатыря ждёт. А ты мне тут печать ставишь, что я старый. Забирай свой чумадан и вон из моего дома. Доживёшь до моих лет, придёшь и поговорим».
Из-за ширмочки, разделяющей комнату на две половины, выглянула ну совсем девчонка с огромным животом. Я-то подумал, внучка, может, или правнучка. А это вон как получилось – жена.
А живот-то у неё был огромный. Видать, тоже двойня. Вот такой дед мне попадался.
Врач так заливисто смеялся, что и Григорий поначалу заулыбался, а потом стиснул зубы.
«Чему радоваться, если Дуся теперь лежачая, – думал он про себя. – Ох, натерпелась моя баба со мной. И чего, дура, пошла за меня. Прицепилась как к чертяке за хвост и осталась. Хорошо, что хоть детей воспитала, и на этом спасибо. А так-то скучаю я по Вальке, вот та, баба как баба, хохотушка, каких свет не видывал. Но замуж не захотела, детей испугалась. А Евдокия даже слова не сказала. Ну дети и дети, не их же ублажать ночами».