Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви
Шрифт:
Глава XVI
Вы его не должны винить за то, что случилось дальше. Не приложив силу, нельзя было выйти из невозможного положения. Тщетно он просил юную даму его отпустить: та лишь сильнее за него цеплялась. Тщетно он пытался высвободиться, поднимая то одну ногу, то другую, и резко поворачиваясь на каблуке: она лишь колебалась, словно к нему приросла. Ему не осталось ничего, кроме как схватить ее за запястья, оторваться от нее и шагнуть в комнату, от гостьи подальше.
Шляпка ее,
Встать она тоже не встала. Опершись на локоть, со вздымающейся грудью и полуоткрытым ртом, она, казалось, пыталась понять, что с ней сделали. Ее глаза сияли сквозь невысохшие слезы.
Он спросил:
— Чему обязан вашим визитом?
— О, скажите это еще раз! — прошептала она. — Ваш голос для меня музыка.
Он повторил вопрос.
— Музыка! — сказала она задумчиво; сила привычки заставила ее добавить: — Я вообще-то ничего не понимаю в музыке, но мне нравится то, что мне нравится.
— Не подниметесь ли вы с пола? — сказал он. — Дверь открыта, вас могут увидеть снаружи.
Нежно она ладонями поглаживала ковер.
— Счастливый ковер! — прошептала она. Счастливые девы, что сплели нити, по которым ступает мой господин. Но чу! он велит своей рабе подняться и встать перед ним!
Только она поднялась, как в двери появилась фигура.
— Прошу прощения, ваша светлость; мама спрашивает, подавать ли ланч?
— Да, — сказал герцог. — Позвоню, когда буду готов. — Тут он заметил, что девушка, в него, возможно, влюбленная, была по всем известным меркам исключительно хороша.
— А, — она запнулась, — а мисс Добсон…
— Нет, — сказал он, — Только я. — Из прощального ее взгляда, брошенного мельком на Зулейку, герцог понял, что действительно любим, и тем сильнее ему захотелось избавиться поскорее от незваной и ненавистной гостьи.
— Вы хотите избавиться «от меня? — спросила Зулейка, когда девушка вышла.
— Не хотел бы быть грубым; но — раз вы меня вынуждаете — да.
— Тогда возьмите меня, — воскликнула она, разведя руки, — и выбросите в окно!
Он холодно улыбнулся.
— Думаете, я шучу? Думаете, я буду сопротивляться? Попробуйте. — Она склонилась набок, демонстрируя безволие и транспортабельность. — Попробуйте, — повторила она.
— 3амысел ваш понятен, — сказал он, — и хорошо исполнен. Но, поверьте, чрезмерен.
— О чем вы?
— O том, что можете быть спокойны. Я не нарушу свое слово.
Зулейка покраснела:
— Вы жестоки. Я бы целый мир отдала, чтобы забрать назад это проклятое письмо. 3aбудьте, пожалуйста, забудьте его!
Герцог посмотрел на нее с интересом:
— Вы хотите сказать, что освобождаете меня от данного слова?
— Освобождаю? Кто вас связывал! Не мучайте меня!
Он задумался, что за игру она играет. Муки ее, однако, выглядели весьма натурально; а если они натуральны, то — он ахнул — объяснение возможно только одно. И герцог его предложил:
— Вы меня любите?
— Всей душой.
Его сердце вздрогнуло. Если она говорит правду,
— И где же доказательство? — спросил он.
— Доказательство? У вас, мужчин, совсем нет чутья? Хотите доказательства — предъявите его. Где мои сережки?
— Ваши сережки? Зачем?
Она нетерпеливо показала на две белые жемчужины, наколотые на блузке:
— Это ваши запонки. Утром они мне дали первый намек.
— Вы их взяли черной и розовой, верно?
— Разумеется. Потом я совсем про них забыла. Кажется, раздеваясь, уронила их на ковер. Мелизанда их нашла утром, когда приготовляла комнату, чтобы мне одеться. Сразу после того, как она отнесла вам первое письмо. Я была смущена. Я была озадачена. Может быть, жемчужины стали прежними просто потому, что вы с ними расстались? Поэтому я, дорогой мой, снова вам написала — короткое взволнованное вопросительное письмо. Узнав, что вы порвали его, я поняла, что жемчужины надо мной не пошутили. Я поспешно довершила туалет и прибежала сюда бегом. Сколько часов я вас ждала?
Герцог достал сережки из жилетного кармана и в задумчивости на них смотрел. Обе они действительно побелели. Он положил их на стол.
— Возьмите, — сказал он.
— Нет, — вздрогнула она. — Не смогу забыть, что они были когда–то черными. — Она бросила их в камин. — О, Джон, — воскликнула она, снова упав перед. ним на колени, — как я хочу забыть, кем была. Я хочу искупить вину. Ты думаешь, что можешь меня изгнать из своей жизни. Но нет, дорогой, — если только не убьешь меня. Я всюду буду вот так же следовать за тобой на коленях.
Скрестив руки на груди, глядя на нее сверху вниз, он повторил:
— Я не нарушу свое слово.
Она заткнула уши.
Он с суровым удовольствием разомкнул руки, вынул из нагрудного кармана какие-то бумаги, выбрал одну и протянул Зулейке. То была телеграмма от дворецкого.
Зулейка прочитала. С мрачной радостью герцог смотрел, как она читает.
Она перевела на него безумный взгляд, попыталась заговорить и упала без чувств.
Он к этому не был готов.
— Помогите! — крикнул он неуверенно — она тоже ведь человек? — и бросился в спальню, откуда секунду спустя вернулся с кувшином. Намочив руку, он брызнул водой на запрокинутое лицо (капли росы на белой розе? Но тут, кажется, присутствовало другое, более горькое сходство). Снова он намочил и брызнул. Капли потекли, слились в струйки. Намочил, полил, постиг ужасное сходство и отшатнулся.
И в этот момент Зулейка раскрыла глаза:
— Где я?
Она слабо оперлась на локоть; отсрочка, которую герцог дал ненависти, закончилась бы, едва Зулейка пришла в себя, если бы увиденное сходство не закончило ее раньше. Зулейка приложила к лицу руку, удивленно посмотрела на влажную ладонь, потом на герцога, увидела рядом с ним кувшин. Она, кажется, тоже заметила сходство; слабо улыбнувшись, она сказала:
— Мы теперь квиты, Джон?
На лице герцога в ответ на эту нехитрую шутку не появилась улыбка, оно лишь сильнее покраснело. На Зулейку нахлынули воспоминания — бурным потоком, до самого последнего мига.