Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви

Бирбом Макс

— Голубиный пирог, ваша светлость.

— Холодный? Скажите вашей маме, чтобы поскорее согрела его в духовке. Еще что-нибудь?

— Заварной пудинг, ваша светлость.

— Холодный? Его тоже согреть. И принесите бутылку шампанского, пожалуйста; и… и бутылку портвейна.

Он прежде никогда хмелю не поддавался. Но сейчас подумал, что все сегодняшние происшествия, все пережитые им потрясения, все тяготы, к которым он себя готовил, да и действительный одолевший его недуг, измотали его достаточно, чтобы всему этому противопоставить крепкий напиток, симптомы употребления которого он иногда замечал у своих товарищей.

И

это средство не вполне подвело. Принимая пищу, глядя, как играют остатки шампанского в бокале, он заметил, что некоторые слова Зулейки — и, да, за живое задевшие критические намеки — его уже не так волнуют. Он с улыбкой вспоминал наглые выходки обиженной женщины, детскую истерику десятисортной фокусницы, которой указали на дверь. Пожалуй, он обошелся с ней слишком сурово. При всех своих недостатках, они его обожала. Да, он себя повел своевольно. Видимо, он в чем-то жесток от природы. Бедная Зулейка! Он был рад, что она смогла справиться со своей безумной страстью… А ему довольно того, что его любит прекрасная кроткая девица, прислуживающая за этим пиром. Он ее сейчас призовет убрать со стола и прикажет поведать историю ее тихой любви. Он налил второй бокал портвейна, прихлебнул, выпил его залпом, налил третий. Серая унылая погода только ярче делала прекрасный солнечный день, запертый виноделом в сосуде и теперь вырвавшийся на свободу, чтобы согреть герцогу душу. Он сейчас так же освободит любовь, спрятанную в сердце милой девицы. Если бы только он мог ей ответить взаимностью!.. А почему нет?

Prius insolentem

Serva Briseis niveo colore

Movit Achillem.^[97]

И нельзя сказать, что вежливо побуждать ее признаться в любви, в ответ не предлагая своей. И однако, однако же, в каком бы благодушном настроении он ни находился, он не мог сам себя обмануть, что у него к ней могли быть иные чувства, кроме благодарности. Обмануть ее? Неправда была бы весьма неуместной платой за всю ее доброту. Кроме того, так ей можно вскружить голову. Какой-нибудь небольшой знак благодарности — какая-нибудь безделушка на память — вот все, что он ей мог предложить… Какая безделушка? Булавка для шарфа ей подойдет? Запонка? Что-нибудь еще сов… Эй! вот же, крайне удачно лежит у него в камине: пара сережек!

Он извлек из камина розовую жемчужину и черную и позвонил.

Чувство драматической уместности требовало дождаться, когда девица уберет стол, прежде чем к ней обратиться. Если она возьмется за это дело после того, как откроет свою любовь и примет от него дар и прощальное слово, пошлый контраст будет огорчителен для них обоих.

Он, однако, наблюдал ее за работой с некоторым нетерпением. Пыл его поминутно остывал. Жаль, что он из бутылки с нефильтрованным портвейном, которую она убирала в сервант, выпил только три бокала. Прочь сомнения! Прочь сознание неравного положения! Момент самый подходящий. Нельзя его упускать! Вот она собрала скатерть, вот уже уходит.

— Постойте! — заговорил он. — Мне есть, что вам сказать.

Девица обернулась. Он заставил себя встретиться с ней взглядом.

— У меня составилось представление, — сказал он сдавленным голосом, — что вы ко мне питаете чувства иные, нежели просто уважение. Так ли это?

Залившись румянцем, она попятилась.

— Пожалуйста, — сказал он, вынужденный продолжать

то, что начал, — тут нечему стыдиться. И уверен, вы не сочтете праздным мое любопытство. Верно ли, что вы… меня любите?

Она попробовала заговорить, но не смогла. Тогда она кивнула.

Облегченно вздохнув, герцог приблизился к ней.

— Как вас зовут? — спросил он мягко.

— Кейти, — хватило ей воздуха ответить.

— И давно, Кейти, вы меня любите?

— С тех пор, — запнулась она, — с тех пор, как вы сняли квартиру.

— У вас, конечно, нет привычки делать своим кумиром всякого жильца вашей матушки?

— Нет.

— Могу ли я похвастаться, что первый завладел вашим сердцем?

— Да. — Она сделалась бледной и мучительно дрожала.

— И верно ли я понимаю, что ваша любовь совершенно бескорыстна?.. Вы меня не понимаете? Поставлю вопрос иначе. Вы любили меня, не надеясь на взаимность?

Она бросила на него быстрый взгляд, но тут же растерянно потупилась.

— Ну полно! — сказал герцог. — Вопрос мой несложен. Кейти, вы хотя бы на мгновение верили, что я могу вас полюбить?

— Нет, — прошептала она, — никогда не смела на это надеяться.

— Именно, — сказал он. — Вы никогда не надеялись ничего приобрести благодаря вашей привязанности. Вы не готовили мне западню. Вас не поддерживала мечта сделаться герцогиней, у которой платьев больше, чем она в силах надеть, больше мишуры, чем она в силах разбросать. Я рад. Я тронут. Вы первая женщина, которая так меня полюбила. Или, — пробормотал он, — практически первая. А другая… Ответьте мне, — спросил он, напряженно над ней нависнув. — Если бы я сказал, что люблю вас, разлюбили бы вы меня?

— Ах, ваша светлость! — воскликнула девица. — Нет, конечно. Разве посмела бы…

— Довольно! — сказал он. — Допрос окончен. Я вам кое-что хочу подарить. У вас проколоты уши?

— Да, ваша светлость.

— Тогда, Кейти, окажите мне честь, приняв этот дар. — С этими словами он положил в ее руку черную жемчужину и розовую.

Вид их на миг прогнал все другие чувства в той, что получила этот дар. Она забылась.

— Батюшки светы! — воскликнула она.

— Надеюсь, вы будете всегда носить их ради меня. — сказал герцог.

Ответ ее был односложный. Слова замерли на ее устах, а из глаз полились слезы, через которые различимы были жемчужины. Они качались в ее смятенном мозгу, свидетельствуя, что ее любит — любит он, который еще вчера любил другую. Это так неожиданно, так прекрасно. Ее можно было (настаивает она по сей день) сбить с ног перышком. Герцог, увидев ее волнение, показал на кресло и велел ей сесть.

В этой позе мысли ее прояснились. Закралось подозрение, за ним беспокойство. Она посмотрела на сережки, затем на герцога.

— Нет‚— сказал он, неправильно истолковав ее вопросительный взгляд. — Это настоящий жемчуг.

— Дело не в этом, — сказала она дрожащим голосом, — а в том… в том…

— Что это подарок мисс Добсон?

— Подарок, говорите? Тогда, — поднявшись, Кейти бросила жемчужины на пол, — обойдусь без них. Я ее ненавижу.

— Я тоже, — сказал герцог в порыве откровенности. — Нет, конечно, — добавил он спешно. — Пожалуйста, забудьте, что я сказал.

Кейти пришло в голову, что мисс Добсон не обрадуется, если ей, Кейти, достанутся ее жемчужины. Она их подняла.