Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка
Шрифт:
Потом лицо его приняло особенно злобное выражение:
– - Сбежать надумал?! Опять задурил, обошёл, пыли напускал, словес назаплетал...
– - Тю! Ты мозгу-то пошевели! Князь, факеншит! От тебя сбежать - не велик труд. Вон (я похлопал по сухой стенке застенка) - сыра земля. Мне - мать родна. Но куда я от Всеволжска своего сбегу?! В карман сунуть да унести? Да уж, Андрей свет Юрьевич, накинул ты мне веревку пеньковую на шею, набил кандалы тяжкие на ноженьки резвые. И не в том дело, что на Стрелке самоцветы-яхонты на кустах растут, а в том, что там дела мои,
Андрей недоверчиво рассматривал меня. Потом вздохнул:
– - Поклянись.
– - Блин! Да сколько ж можно?! Я не клянусь! "И пусть будет ваше да - "да", а ваше нет - "нет". Неужели трудно слова Христовы запомнить?!
Он ещё несколько мгновений рассматривал меня в темноте нашего подземелья. Я старательно делал лицом "вид, внушающий доверие". С мощным оттенком простодушного недоумения: как же так?! Мне, всегда и везде такому честному и правдивому - и не верить?!
Стоп. Я не прав. "Доверие" из самых последних вещей, которые можно выпросить у Боголюбского. После - "снега зимой". Тогда от "чуйств" переходим к конкретике.
– - У меня там лодочка стоит. Особая. Выше города, ниже посадов. Прямо на лугу. Сам делал, другой такой нету. Как бы не попортили.
– - Переставь. К нижним воротам. Там есть кому присмотреть. Ладно. Пошли. Сам из Боголюбово - ни на шаг. Иначе... Ладно, пошли.
Он двинулся вперёд. Чуть сильнее шаркая подошвами, чем когда мы шли сюда. Не согнувшись, не сгорбившись. Но и по его прямой спине я уже мог определить груз раздумий, занимавших ум государя.
Из туннеля появился Маноха, внимательно осмотрел нас, тяжко вздохнул, видимо, расстроенный напрасно переведённым топливом для разогрева инструментов и приспособлений.
Интересно, а чем здешние палачи делают "кали"? Углём или дровами? Ноготок предпочитает дрова, говорит - грязи меньше. Температура, правда, ниже, но в этом конкретном - даже и хорошо.
– - Маноха, ты пришли кого-нибудь со своей зажигалкой к Лазарю на подворье. Мы там много разного чего привезли. Твою щёлкалку - или заправят, чтоб горела нормально, или новую дадут.
– - Хм. И почём?
– - Ну... Тебе - бесплатно. С княжеского палача ещё и денег брать... Не обеднею.
Андрей задумчиво разглядывал меня. Видимо, удивлённый столь быстрым переходом от "предсмертного" состояния к разговорно-торговому.
А меня трясло. Хотелось прыгать и бегать, кричать и смеяться.
Сегодняшний разговор - куда большая победа, чем моё "Ледовое побоище" на льду Волги! Сотня каких-то туземных придурков... да хоть афро-каннибалов! Против Боголюбского - тьфу и растереть! Я - живой! Я живой, целый и на свободе! Я ещё тут много чего... уелбантурю! И - зафигачу!
Ур-ра, товарищи!
Не уверен, что я чётко соображал в тот момент. Автоматом отметил изумление половцев-охранников при нашем, совместном с Андреем, появлением в предбаннике.
"Ванька-лысый - живой и без конвоя" - да, это изумляет.
Чуть не забыл забрать свою портупею с мечами на лавке. Там где - "оставь всяк входящий". Охранник вывел меня
Николай сразу кинулся выяснять подробности, но я только тряс головой и глупо лыбился. Постоянно тянуло ощупать себя. Руки, ноги, рёбра... всё на месте. Пальцы? Ух ты! Все пять! Ой! А на левой?!
– И здесь пять! Чудеса! Как они красиво, гармонически сгибаются... В правильную сторону... естественно... А вот после Манохи могли... и неестественно. Глаза... Один закрыл - вижу, другой - тоже вижу! Удивительно!
Солнышко! Небушко! Воздушко! Хорошо-то как... И не болит нигде... Ходить, дышать, смотреть, слышать - есть чем...
Как-то исторически-риторический русский вопрос: "Что я, об двух головах, чтобы с государем разговаривать?" - потерял риторичность. И приобрёл дополнительную историчность - так не только про московских царей говаривали.
Николай уже сыскал подворье Лазаря. Топать туда оказалось довольно далеко. Но при моей текущей адреналиново-допаминовой интоксикации... даже не заметил.
Конец семьдесят третьей части
Часть 74. "Гуляй, рванина, от рубля и..."
Глава 402
Лазарь сразу кинулся целоваться. Пришлось несколько притормозить юношу:
– - Водки, баню, снова водки. Потом поговорим.
Впрочем, удержаться он не смог: едва по моей спине заходили веники, как начался "отчёт о проделанной работе". Отчёт - посла, банщика - по совместительству.
Лазарь очень переживал. Оттого, что потратил на своё обустройство кучу моих денег, влез в долги, а ничего серьёзного не сделал.
Забавно. Для меня главное, что он не сделал серьёзных глупостей. Обустроился, познакомился с туземцами, дорожки протоптал, связи завёл. Голову свою сохранил.
Конечно, бывали у него и ситуации... конфликтные. Но Боголюбский - благоволил, в городе про то знали и воздерживались. По мере соображалки.
Цыба потусторонне улыбалась, накрывая нам стол после бани, вежливо пропускала мимо ушей хвастливую болтовню Николая, и поглядывала на меня доброжелательно.
Среди множества забот, одолевавших меня в эту зиму, было и опасение за Цыбу. Из-за возможного появления здесь Рады - тверской боярыни-вдовицы, матери Лазаря. Рада - женщина энергичная, могла, узнав о назначении старшего сына ко двору Боголюбского, подхватить младших детей и заявиться сюда. И попытаться построить всех по своему усмотрению.