Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка

Бирюк В.

Научное - "эксперимент - критерий истины" - прямая ересь. Ибо утверждает, что любой человек, любого имени, пола, веры, национальности..., повторив существенные условия эксперимента, получит тот же результат. Важно - "Что". А не "Кем", и "Чьим именем".

Приняв веру в бога, человек переходит в режим ожидания чуда, чудотворца. И выбрасывает науку. С её производными - научно-техническим, социально-общественным... Верующий попаданец - возможен. Верующий прогрессор - нет. "Что было - то и будет".

Мои новизны сотворены моими

людьми, моим именем. А уж считать их чудом, каким - божьим или сатанинским - вопрос к зрителю. Корабельный руль с пером и штурвалом, когда все вокруг вёслами рулят - это уже чудо или как?

***

По возвращению в усадьбу... Бардак, однако. Резан несколько... оплыл, обленился за год после похода. Теперь начал сразу, в один час всю дисциплину вкладывать.

"Когда господь раздавал дисциплину - авиация улетела, а стройбат зарылся в землю" - простое армейское наблюдение.

По двору перья летают, на подвесе мужик поротый висит, у корыта водопойного - другой лежит. Нехорошо лежит, неподвижно, голова в крови. У половины челяди синяки наливаются. А навоз от ворот - так и не убрали.

Снова - и как всегда. Как в каждом селении, в каждой группе здешних людей. Туземцев святорусских. Люди, попавшие под мою власть, хоть бы и косвенно, хоть бы через Лазаря или Резана, должны соответствовать моим критериям. Они должны быть чистыми.

Не гуманизм, не хай-тек, не "аполлоны" с "венерами". Просто - чистые.

Это - мой обычай.

Новые обычаи, изменения образа жизни с одного начальственного окрика не устанавливаются. Ни от чьего визга - ни зубы чистить, ни задницы подмывать они не начнут. Это всё придётся вбивать годами ежедневных проверок с обязательным и неотвратимым наказанием.

"Ежевечерне кричащими ягодицами".

Или - ждать столетиями. Пока невнявшие - вымрут. Вместе с поколениями своих потомков.

По-хорошему, надо было бы уже сегодня устроить полномасштабную поверку. С выворачиванием подштанников в строю. И прогнать всё население через поголовную стрижку и тотальное проваривание барахла. Но чуть прижму - пойдёт "всенародное возмущение". Грязнуль и нерях. И кого-то придётся убивать. Чтобы выжившие начали блох давить.

Чего-то мне не хочется.

Честно: я сачкую. Вместо того, чтобы взять вот этих конкретных... челядь и сделать из них людей... хоть бы попытаться... я прячусь за какие-то "бумажные" дела, за "государственные нужды". Взваливаю эту работу - важнейшую работу по превращению двуногого скота в подобие - нет, не бога!
– в подобие чистого человека - на Резана. А он - не умеет! Он умеет своё: делать из пентюха деревенского - салобона воинского. Это очень большие разницы.

А вокруг город. И это создаёт проблемы. Двоих слуг уже найти не могут - сбежали. Ещё троих пришлось запереть в погреб. Прямо по присловью: и "авиация" - улетела, и "стройбат" - зарылся.

Вернее всего - ночью их выпустят и они сбегут. Перейдут в "авиацию". Хорошо, если просто растворятся в окружающем пространстве. "Подпустить петуха" - давняя русская забава.

И как реакция на принудительное наведение чистоты - тоже.

Однако забавы на Руси наличествуют разные. Включая не только петушиные.

От лежащего у деревянного корыта тела орёт какой-то хмырь:

– - А! Убили! Гады! Душегубы! Сволочи!

Дальше - матом. По всякому. Вспоминая матушку Лазаря, в числе прочих.

Зря. Я Раду - помню. При всех наших... недопониманиях - отношусь к ней с уважением. И к Лазарю. При всех наших... с ним недопониманиях. Поворачиваюсь к крикуну:

– - Хайло смрадное прикрой, быдло вонючее.

Это - не оскорбление, это констатация факта наличия запаха.

Собеседник, внезапно остервенясь от моего конспективного одорологического описания его сущности, хватает попавшуюся под руку палку - сечка какая-то для измельчения кормов - и, дико вопя, кидается на меня.

Господи, как скучно. Штатная ситуация, накатывалась ещё в самом начале обучения каждой группы бойцов, многократно, нудно... По сути - я так и князя Володшу завалил. Здесь, для разнообразия, перехватываю и отвожу в сторону летящий мне в голову дрын с железякой на конце - "правым огрызком". А левый - втыкаю в брюшко наискосок. Снова чуть приподнимаю в конце. Мужичок ойкает и обмякает - клинок до сердца достал.

А рядом слышится - "ш-ш-ш". И - "ляп". Одного челядина Салман поймал саблей. Поперёк живота. Когда-то давно Ивашка поймал так в Рябиновке "дядюшку Хо". Как давно это было, как я тогда переживал... Чуть не умер. От собственных страхов и волнений. А вот второго... Когда Сухан ляпает своими топорами - приходиться утираться. От чужих мозгов. Прошлый раз - в Усть-Ветлуге так было.

Надоедает это всё.

Четверо мужиков, выскочивших с другой стороны двора с топорами и ножами, не успели добежать до места "общего веселья". Мгновение растерянно смотрят на нас, потом один вдруг набрасывается на стоящего рядом с ними, возле конюшни, куда увели наших лошадей, Лазаря. Страшно кривя морду орёт:

– - Не подходи! Зарежу!

– - Не подхожу, зарежь.

Равнодушно смотрю на татей, вытираю клинок о тряпьё убитого, развалившегося на земле у моих ног.

– - Не подходи! Отойди от ворот! Дай уйти! Уйдём - отпустим! Нет - в куски порежем!

Резан и ещё один человек с топором стоят в воротах. С Резаном от Стрелки прошлым летом уходило двое из той тверской хоругви. Один умер зимой, другой отпросился домой. Новеньким веры у меня нет. И тому, что сейчас рядом с Резаном стоит - тоже.

– - Выбирай, дядя. Отпускаешь боярина целым - и сами целыми будете, его в куски - и вас на сковородку. Со двора вы не уйдёте. Смерти себе ищите - режьте. Но уж потом - не взыщите. Прозвище-то моё слышали? "Зверь Лютый".

И это - попадизм?! Это прогрессирование всего человечества?! Это спасение сотен тысяч детей, дохнущих в здешних душегубках?! Возвеличивание Руси?! Рост благосостояния и в человецах благорастворения?! Что это, коллеги?!
– Это жизнь, Ванечка. Это жизнь в той куче дерьма, которое красиво и эпически называют "Святая Русь".