Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка
Шрифт:
– - Позлить миленького захотелось. А то он много об себе понимать начал. К просьбам моим невнимателен. А теперь... вся дворня наслышана. Что у меня и получше мужички бывают. Я ж для тебя все кусты свои сбрила. Мой-то так этого не любит! Колко ему, вишь ты! А теперь... хоть зубами поскрипи, а выше головы не прыгнешь.
Связочка интимной брижки с "выше головы"... Образно у нас народ разговаривает. Так и отмахивается. То - образАми, то - Образами.
– - Цыба, ты и говорить стала по иному, прежде-то помалкивала, а ныне так это напевно.
– - Лазарю нравится. Когда с приговором.
С чем?! А,
– - Ну, коли уж так, то вот тебе мой приговор: снимай платье, да ложись в постель.
Вот теперь узнаю свою давнюю наложницу: молчит и смотрит. Смотрит насторожено.
– - Что глядишь? Сама раздразнила, само покричала. Давай-давай. А то я с устатку - не распробовал. Серия вторая - крики страсти и вопли восторга. Те же, но от души и без расчёта. Или тебе со мной... "ничего личного - только бизнес"?
Вторая серия прошла несколько спокойнее. Хотя душник мы открыли, и зрители... виноват - слушатели восприняли. Увы, без аплодисментов и криков "бис!".
Через несколько лет другая женщина в другом городе сходно стояла на коленках на лавке перед открытом душником. И старательно оглашала окрестности страстными воплями. Я подсказывал её уместные, по моему мнению, реплики, вспоминая и крики страсти Аннушки в Смоленске, и вот эти откровения Цыбы. Дополняя и расцвечивая текст оборотами, особенно актуальными для конкретных места, времени и персонажей.
Не скажу, чтобы амплуа "суфлёр-любовник" манило меня. Хотя аудитория той светлой снежной ночь – была многочисленная, мужская и благодарная. Чего не сделаешь для нашего народа русского: пара тысяч мужей добрых сохранили, от сих криков, стонов и воплей женских, здоровье и жизни свои. Ибо, малость, в разум вошли.
Потом Цыба, несколько утомлённо, рассказывала об их житье-бытье в Боголюбово.
Разница с отчётом самого Лазаря... получилась выразительная.
Досталось ребятам немелко. Вся здешняя "комьюнити" поделилась на две части: просто враждебных и враждебных приторно. Лазарь прежнего опыта выживания в условиях всеобщего отвращения с презрением и завистью - не имел. Старший сын в боярском доме... кто на такого - толпой плевать осмелится?!
Цыба... у неё сначала были кое-какие иллюзии. Насчёт порядочности боярства, попов, купцов... Чудом жива осталась. Всякий выход за ворота в город превращался в "боевую вылазку". Самого Лазаря цеплять грубо, "в лоб" опасались - князь Андрей благоволит, Резан - мог и ответ дать. Хоть - кулаком, хоть - мечом. Цыбе доставалось хуже всех. Как не крути, а на рынок хозяйке надо ходить регулярно. Тем более - дом пустой, всё надо.
Каждая покупка - обман с оскорблениями. Как в лицо плевали, грязью кидали, щипали да утащить пытались, обсчитывали, вырывали из рук деньги и товары, лаяли и материли... Общине нужна "омега". Для самоутверждения. Сообщество хомнутых сапиенсов - очень гадкое место. И в форме "святорусской" городской общины - тоже.
Прямые её просьбы к Лазарю:
– - Скажи князь Андрею,
Вызывали крайнее раздражение, обиды:
– - Вот ещё чего! Суждальскому князю делать нечего, кроме как в бабских дрязгах разбираться!
Или:
– - Кем я перед князем выставлюсь, коли об заляпанной юбке служанки дворовой - челом бить заявлюсь?! Честь мою загубить хочешь?!
Цыбе приходилось выворачиваться самой. Как оказалось, девочка "умеет держать удар".
Ей прежде доставалось в родном семействе. Но здесь... Чужие люди, вроде - городские, "культурные", а - как "собаки бешеные". В Пердуновке она несколько расслабилась: у меня чудаки, которые "моим людям" жить мешали - резво бежали трудиться "на кирпичики". Здесь "чудаки" - были массой, народом. Городские люмпены, которые после смерти Боголюбского будут три дня жечь и грабить слободы его мастеров.
Пришлось Цыбе вспомнить и свой злой дом, и новому злу выучиться. Лазарь на торг не пойдёт - не по чести боярину. Резан... у него своих дел выше крыши. А людей - мало, да и те, которые есть...
Многие недостатки, которые я видел в хозяйстве Лазаря, теперь стали объяснимы. Не невнимательностью да бездельностью, а тем мощным, повседневным давлением, прессингом, которое оказывало здешнее общество. "Худые соседи" - со всех сторон.
"Да, фрукты тут очень душистые,
На пляжах вода бирюзовая,
Песок золотой, небо чистое,
И только соседи - ху...вые".
Губерман, применительно к нашей ситуации в Боголюбово, неправ везде. Кроме последней строчки.
Что, однако, приводит к логическому выводу в очень российской традиции и в моём личном ощущении правильности:
"И что обещаю единственно,
Участки земли двух-метровые,
К чему так стремятся воинственно,
Получат соседи ху...вые".
Мне это была ещё одна наука. До той поры я строил приходящих людей вокруг себя. В Пердуновке, на Стрелке. К о мне пришедших мыл, брил, лечил, уму-разуму учил. Теперь же стало видно, что и в других местах, куда люди мои пришли, надобно местных промывать да клизмовать. Телесно и душевно. Так от "фильтрации на входе" пришлось переходить к "фильтрации на месте". "Мобильная вошебойка комплексного типа". Стало понятно, что методы, уже очевидно необходимые ниже Стрелки, не менее, хоть и чуть иначе, необходимы и выше Стрелки. И вообще везде, где обретаются популяции хомнутых сапиенсов.
Глава 404
Особенно худо стало, когда сюда дошла весть о моём "пощипывании" булгарского каравана.
Нет, обиженность иноземцев-иноверцев - людей русских порадовала. "Так им, гололобым, и надо!". Но моя фраза:
– - Рабов через Стрелку не пущу.
Вызвала у местных рабовладельцев крайнее и неподдельное недоумение. До такой степени, что "инициативная группа" кинулась к князю Андрею искать на Ваньку-лысого укороту.