Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка
Шрифт:
Цыба задумчиво посмотрела на затрепетавший фитилёк свечи. Улыбнулась. Тот подёргался и погас. Сгорела свечка. Дрянной воск. Надо свой свечной заводик скорее запускать. А вот лампадка под иконой мерцает ещё.
– - А ты чего?
– - А чего я?
– Ты ж сам велел: Устав церковный - честь, знать и блюсть. Во избежание и для процветания. Отвечаю тому подсылу тихо: "Я вчера твоему хозяину добрые слова говорила. Он мне худыми ответствовал. Хочет доброе слово иной раз послушати - за худое пусть заплатит. По Уставу Ярославову - шесть гривен. Три - мне, три - митрополиту. Но можно - все мне.
***
Дословно формула "Устава" выглядит так:
"Аще кто зоветь чюжюю жону блядью: великых бояр - за сором ее 5 гривень золота, а митрополиту 5 гривень, а князь казнит; а будеть менших бояр - за сором ее 3 гривны золота, а митрополиту 3 гривны золота; а будеть городскых людий - за сором ее 3 гривны серебра, а митрополиту Ъ гривны серебра; а сельскых людий - за сором ее гривна серебра, а митрополиту гривна серебра".
Всё законно: Цыба - вольная женщина, живёт в городе. А что митрополита из раздачи серебра выкинули - так досудебные соглашения сторон местными законами не запрещены.
***
– - И что ж - вот все так серебра и притащили?
– - Не, не все. Один замуж звал, другой завалить хотел. Этого Лазарь чуть не убил - углядел как тот меня... Ещё одного Резан на кулаках со двора вынес. А двое - слуг вовсе не прислали.
– - А кто прислал - ты с ними как?
– - Помнишь, у меня панева такая красная была? Хороша была да сносилася. Я её на полосочки порезала да и продала. По десяти гривен за ленточку. Совет покупальщикам давала: который повяжет купец такую ленточку на нос лодейки своей - на Стрелке того и трясти не будут.
Русская классика, 19 век. Щедрин, Гоголь описывают манеру российского чиновничества в моменты вскипания общенациональной борьбы со взяточничеством, передавать функцию приёма подношений на нижние уровни бюрократической иерархии. Когда писарю следовало давать не "красненькую" (ассигнацию в 5 рублей), а "беленькую" (25 рублей). Зато столоначальник - ни-ни! Не берёт. Абсолютно неподкупен, не предвзят и незапятнан.
Изощрённость русской взятко-брательно-дательной мысли и в среднем средневековье позволила туземцам воспринять эту технологическую идею без подробных объяснений и разжевываний. Одним лёгким женским намёком и подмигом.
– - Зачем?
– - Так... мы тут, было время, вовсе без денег сидели. А в дому-то... того нет, сего нет. Думала Лазарю помочь. Ему в церковь идти - кафтана приличного не сыскать. По ночам плакала. Да уж... А - не вышло: он же скотницу у себя держит, серебра тайком не досыпать. А начни объяснять... он и убить может - честь его, вроде, замарала. Ну... посулы да подношения взяла.
Цыба вдруг перевернулась, навалилась и, яростно вкручиваясь в меня грудями, страстно зашептала в лицо:
– - Ванечка! Миленький! Возьми денежку! Возьми себе, не побрезгуй, пожалуйста! Отдай серебро моё Лазарю. Ведь пропадёт же парнишечка! Ведь и вотчину свою тверскую заложил! Ведь с шести пар сапог ни одних гожих нет к Боголюбскому идти!
Забавно. Бывало, что при столь явно выражаемом женщиной экстазе, в мозгу инстинктивно возникал вопрос:
– - И сколько же за это придётся ей отдать?
Могу
– - И сколько же за это можно получить? Если уж она так разогрелась?
Но вот такой вариант уговаривания:
– - Возьми меня, чтобы тайно взять у меня, чтобы, как своё, отдать моему...
Как, всё-таки, богата, разнообразна и изощрённа сексуальная жизнь на "Святой Руси"! Сколь примитивно, упрощённо мы оцениваем технологические изыски наших предков в этом поле! Надо учиться, Ваня.
И мы продолжили. Третью серию.
...
В душнике ещё темным-темно, а под дверью уже Салман скребётся:
– - Сахиби, Лазарь пришёл. Говорит: к князю собираться пора.
Куда она вчера мои порты закинула?
"Две любви: к труду и к бабам в нем живут неразделимо,
А граница между ними - порт, порт".
Очень точно Антонов сказал. Приставать к женщинам, будучи в штанах - разновидность мазохизма. Но куда же она эту "границу" вчера зашпындорила?
А, нашёл. Натянул, вышел в прихожую.
Это помещение, перед входом в господскую спальню, в княжеских и боярских теремах часто "гридницей" зовут: здесь на полу спит стража господская. Когда сенные девки-служанки по зову госпожи туда-сюда бегают - воды, там, принести, или наоборот, то молодые парни-гридни пробегающих девок по ножкам поглаживают. Девки повизгивают, но не сильно - господа от шума злиться начинают.
Сухан с Салманом - не отроки безусые, да и Лазарь на юную служанку не тянет. Он и сам по себе - чуть не повизгивает. Без поглаживания. От волнения. Всё пытается в опочивальню через приоткрытую дверь заглянуть. Через порог шагнуть - не рискует, из-за косяка дверного тянется.
– - Интересуешься? На.
Дверь перед ним распахнул, смотрю, как он алеет и маковеет. В смысле: как "мак аленький" - становится.
– - Нравится? И мне - тоже.
Лампадка едва теплиться, в опочивальне темновато. Но видна постель, в ней - обнажённая молодая женщина, чуть простынкой прикрыта. Раскрылась, девочка. Со мной под одним одеялом спать - жарко. Мне это многие говаривали.
– - Нагляделся? На сокровище? А ты её чуть не погубил. Глупостью своей. К ней всякое... приставало, а ты защитить не сумел. Тебе честь дороже. "Не дело боярину во всякие бабские дрязги да сплетни да страхи...". Дур-рак. Словами высокими - свою гордыню питаешь, а жизни смысл - упускаешь. Ладно, пойдём - от неё подарок тебе искать. Резана, Николая, бересты - сюда...
Слазили в подклет, выкопали горшки, вывернули их на рядно. Кучка такая. Пуда на полтора.
Мужи мои несколько охуе... Как же это без мата сказать?
– Удивились?
Николай, непроснувшийся ещё, рядом на землю сел, за голову схватился, качается туда-сюда. Не то - зубы болят, не то - еврей перед Стеной Плача молится.
– - Ванька! Змей лысый! Научи! Ведь помру ж с тоски, с зависти! Ведь всю жизнь - денежку искал да считал! А ты, паскуда плешивая, куда ни придёшь - тебе само в руки валится! Ведь сотнями же гривен падает! Ведь ни за что! Ведь ни из чего! Серебро - кучами...