Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка
Шрифт:
– - Господине. С этой бабой... Ты её знаешь? Может, сказать парням? Чтобы они её... Ну, отпустили.
– - Зачем, Авундий? Ребята славно бились, сделали великое дело - Москву сожгли. Пусть отдыхают. Только... Присмотри. Чтобы не попортили. Как с матерью Кастуся было - не надо. И - чтобы не потерялась.
Может... Подсказать ему? Чтобы он как-нибудь... как родительницу Кастуся... Или - просто ножиком по горлу...
Ваня, лгать не хорошо. Тебе лжа Богородицей заборонена. Не позволяй возникнуть такой ситуации, когда тебе придётся лгать. Вот зарубили бы её, как множество
– То, что он ждёт. А вот что он ждёт?
Её смерти? От моей руки, при моём участии?
Или - её жизни?
На берегу вадовасы заканчивали делёжку добычи. К моему удивлению, потерь в личном составе от раздела имущества - нет. А как шипели! А как скалились друг на друга!
***
Как говорил маленький мальчик, забравшийся под кровать, любовнику своей матери, когда папа неожиданно вернулся из командировки:
– - Молчишь? А как дышал! Как дышал!
***
Кастусь, розовый от пережитого. Он в бою был спокойнее и увереннее. Елица с томагавком в руке. И двумя за поясом. Неподвижный, как пень лесной, Фанг в стороне на корточках. С пучком дротиков россыпью под правой рукой. Его ребята парочками по периметру...
– - Вовремя пришёл. Поделили. Теперь выбирать будем. Вот три куны. На одной - крест, на другой - ярмо, на третьей - дом. Левая, средняя и правая кучи. Все видели?
Позвали седого, одноглазого, с рубленным лицом, воина. На пальцах... Жгли? Или - отморозил? Подушечки - сплошные шрамы. Кинули куны в шлем, потрясли.
– - Первый - князю.
– - Второй - воинам.
– - Третий - гостю.
Кто в восторге вопит, кто рычит в злобе на удачу. Вадовасы возле своей кучи собрались. Теперь им её делить по отрядам.
– - Как забирать будешь, э... господин Воевода Всеволжский?
– - Кастусь, брось титулование. Мы не на тинге, чтобы зваться да манерничать. Когда будете делить полон?
– - Э... ну...
– - Давай сразу. У меня ещё дела есть.
Какие у меня могут быть здесь "ещё дела"? Но Кастусь пошёл к вадовасам, полчаса с ними спорил, добился. Снова пошла жеребьёвка. Они не смогли разделить женщин на равноценные группы, поэтому "жеребили" - каждую.
У меня была смутная надежда... Заберёт её какой-нибудь... тот же давешний "подгоняльщик". И всё - и я чист! Увезли в Литву Московскую, продать не схотели, войска со мной не было... Извини-прости, княже, шукай свою экс-благоверную - сам.
"Бог - не фраер" - народная мудрость. "Просите - и обрящете".
– А если нет? Если - не просил?
– А, пофиг! "Призовая игра! Тьфу-тьфу".
***
В здешней жизни отсутствует очень важный для меня, душевно родной, образ. Образ "чемодана без ручки". Есть, наверное, нечто похожее. Но когда сам, в зимней одежде, со старым картонным советским чемоданом, битком набитом всяким... как я теперь понимаю - барахлом, до неподъёмного состояния, и ты с ним сквозь московское метро,
***
– - Ну что, Софочка? Пошли мыться.
Она только мычала и пыхтела. Молодёжь, по счастью, не применяла к ней сколько-нибудь серьёзных мер воздействия. Из категории: "последствия - необратимы". Но юношеский энтузиазм... в сочетании с количеством... Кое-какие синяки она схлопотала. В интересных для молодёжи местах.
Умыл, прополоскал, побрил. Наголо. Обгоревшие волосы в этой местности после вчерашних событий - явная улика.
Сунул ей сохранившийся в вернувшемся ко мне мешке ошейник:
– - Холопская гривна. Оденешь - станешь скотиной двуногой. Робой. Моей. На шею. Приложи и поверни.
Я избегаю силком одевать на людей символ рабства. Лучше, если они делают сами, по своей воле, своими руками. Добровольно.
Она смотрела на меня замученными, опухшими, красными глазами. Бой, пожар, забавы... ни сна, ни отдыха. Потом перевела взгляд на группку молодых литваков чуть в стороне, у леса. Те, с сильным любопытством, интересовались нашими манипуляциями.
Объяснения - не нужны, угрозы - тоже. Есть только надежда. Что этот странный лысый... не кинет сразу свою животинку на растерзание молодым лесным волкам.
Она свела на затылке концы обруча, он защёлкнул.
Я произнёс положенные слова, о подчинении, о владении, об истинных ценностях настоящего раба. И понял - ерунда. Да, сейчас она совершенно затраха... э... замучена, испугана, потрясена. Гибелью своего дома, семьи, мгновенным, неожиданным изменением своего положения среди людей, пожаром Москвы, близостью смерти, потоком насилия, мучений... Сравнимо с потрясением моих муромских девок, взятых при разгроме каравана "конюхов солнечной лошади". Только здесь - ещё больше, резче.
Однако, для неё эта внешняя вата тупости, душевного и телесного крайнего утомления - только оболочка. До "якорей" её души - не добралось. Возможно потому, что они иные, чем у большинства здешних людей. Дом, род, семья, честь, статус, православие, вкусная еда, красивая одежда... даже - собственное тело, физическая боль - всё это, конечно, имеет значение. Но... не фундамент души.
Никакие ритуалы, словесные формулы, клятвы и обеты - на неё не действуют. Ей - плевать. Она терпит, она выказывает покорность, она постарается запомнить правила, чтобы избежать наказания. Но едва она очухается, чуть оживёт - она попытается вывернуться. Обмануть, перехитрить, сбежать, убить... подчинить меня.
Большое мягкое белое немолодое женское тело с отвисшим жирком, синяками и ссадинами. Пни - колышется. И в нём душа - прочнее оружейной стали.
Дамасская сабля. Послушно гнётся в кольцо, с готовностью звенит от лёгкого толчка. И неслышно, незаметно отрезает пальцы любой, неверно протянутой к ней руке.
Вот же, нашёл я себе... змею за пазуху.
Ку-ку, гадюка! Тебе там тёпленько?
И как Андрей с ней столько лет прожил?
– Вопрос риторический. Ответ известен: неординарный человек и пару себе такую же подбирает. Даже - не желая и не понимая.