Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка
Шрифт:
При лодейном набеге в добыче почти нет скота - тащить в лодках неудобно. Пара коньков приличных кровей с конюшни Кучковичей, вызывали восхищённое цыканье молодёжи.
Мало было и полона. Я обратил на это внимание ещё во время боя: литваки спокойно разбивали головы даже тем, кто сам сдавался. Не гонялись за людьми, а кидали им в спины копья или топоры. Такое бесхозяйственное отношение к "двуногому товару" сперва удивило. Однако нашло очевидное объяснение:
– - А куда их? Продать? А кому? Вокруг-то Русь, христиане. Раб - сбежать может. Тут вокруг - недалеко. Расскажет
Разница между мотыжным и пашенным земледелием. Пять мотыг в доме - пять работниц. Один плуг - пять нахлебниц. Московская Литва, подобно своим соседям - вятичам, кривичам - более хлебопашцы, чем хлебомотыжцы.
Воины стаскивали добычу в одну кучу, вожди делили на три. Всё это сопровождалось спорами, бранью. То и дело кто-нибудь, самый горячий, хватался за нож или за топор. Кастусь вмешивался, уговаривал, успокаивал. Особый оттенок происходящему придавало то, что никто не знал - какая кучу кому достанется. Споры о сравнительной ценности несравнимых вещей имели чисто умозрительный смысл. "А вот я сказал - дороже!". Чисто статусы равняют. Что, собственно говоря, и есть самое главное в дележе добычи.
Очевидцы, описывая угон крымчаками русского полона, отмечают, что достигнув безопасного места:
"Татары перерезали горло всем старикам свыше шестидесяти лет, по возрасту неспособным к работе. Сорокалетние сохранены для галер, молодые мальчики - для их наслаждений, девушки и женщины - для продолжения их рода и продажи затем. Раздел пленных между ними был произведён поровну, и они бросали жребий при различиях возраста, чтобы никто не имел права жаловаться, что ему достались существа старые вместо молодых".
"...приступали к дележу ясыря, предварительно помечая каждого невольника раскалённым железом. Получив в неотъемлемую собственность невольника или невольницу, каждый татарин мог обращаться с ними, как с собственною вещью".
"Они... тут же насиловали невольниц, часто перед глазами их родных".
Литваки - не степняки. Такой, накатанной столетиями "охоты на русских", технологии - у них нет. Вообще, захват рабов - для них не типичен. Поэтому, пока старшие, мудрые, славные и вятшие делают дело - делят захваченное имущество, молодёжь растащила по кустам пару десятков пойманных баб и девок и занялась отдыхом: "разгрузкой чресел молодеческих", снятием стресса после боя.
Я несколько завозился с переодеванием: сапоги из-за повязок шли туго. Влез в своё, кафтанчик, "огрызки" нацепил, глянул в реку - красавец! Почти и не видать, как мне досталось. Ничего - заживёт. Как тот лекарь говорил: "пёс смердячий"? Кстати - тоже покойник.
Из кустов выскочил Авундий с ошалелыми глазами и без штанов. Заскочил в реку и стал плескаться.
– - Авундий, ты чего? Обделался
– - А? Не. Там баба одна... Ну, такая! Так даёт! В смысле - берёт! В смысле - сразу двоих! С двух сторон! Но, вишь ты, я несколько... ну... глубоко. А она и сблеванула. Сщас помоюсь и...
Меня, скажем прямо, после моих... тряпично-деревянных в некоторых местах... на подвиги не тянуло. Да и что там может быть такого?
– Или я и не такое видывал? Но Авундий был весь в энтузиазме. Он так рвался похвастать обнаруженной небывальщиной. Отказать - обидеть. А слушать споры старших из-за дележа материальных ценностей... Что я, Стокгольмский арбитражный?
Глава 416
В кустах на поляночке стояла на четвереньках зрелая дама, близкая к местным стандартам красоты: объёмные ляжки и ягодицы, висящий живот и крупные груди, видимый слой жира на боках и на довольно широкой спине. Всё это - очень белое. И колышется. При каждом толчке соучастников. Исполняется "тяни-толкай" в коленно-локтевой позе. Квалификация исполнителей невысока: синхронизация не выдерживается. Однако зрители в восторге. Который выражают громкими, радостными криками. Зрители - пара десятков молодых литваков. Сидят, стоят, лежат на полянке.
Какая-то рубаха из мешковины закрывает женщине голову, оттуда доносится пыхтение, урчание, мычание. "Кормовой" исполнитель с азартно-шкодливым выражением лица поднимает вверх правую руку и с оттяжкой хлопает по покачивающейся белой ягодице. Женщина резко взмыкивает, дёргается вперёд и начинает активнее поступательно-вращательно работать тазом. На физиономии "щелкунчика" появляется выражение неземного блаженства.
Как мало надо человеку для счастья! Всего-навсего: остался живой и целый, позади - вражье пепелище, впереди - родной дом, вокруг - свои ребята. Да ещё и дырка с подкруткой попалась.
Странно ли, что ребятишки пренебрегли более юными полонянками, а покусились на даму в возрасте, но с умениями? Интересно: "русский поцелуй" - их собственный технологический приём? Тогда следует ли его правильно называть "литовским поцелуем"? Или это достижение средневековой Москвы? Какую дефиницию следует считать более правильной: "Московский"? "Кучковский"? "Вятический"? Котлеты - по-киевски. А губки?
– По-московски?
А может, всё-таки, заимствование? Всё-таки, год после бенефиса Новожеи уже прошёл. Но - далековато. Какая-то глушь, самая окраина княжества, дебри лесные.
В средневековье это постоянная проблема: проследить распространение технологических приёмов - крайне сложно. Картинка получается всегда пятнистая: тут - умеют, отойди на десяток вёрст - уже нет. Московской хоругви в походе не было - поданные Черниговских князей. А охотники были: всяк хочет чужого добра домой привезть. Может, кто и распространил... необщее уменье.
Стоп. Где-то я недавно сходную манеру крутить задом... Правда, ракурс... Но если представить в 3D... и виртуально взглянуть с той стороны и снизу...