Зверь лютый. Книга 24. Гоньба
Шрифт:
Не-не-не! Не любовный! А такой… предсвадебный. «Как-то оно будет…». Не уверен, что он меня слышит. «В одно ухо влетело — в другое вылетело». Пришлось повторить текст связистам. Пошли семафорить во Всеволжск. Пусть теперь мои приказные головы — свои головы ломают.
Так-то темы обсуждались. Но детального плана нет. Вот пусть и додумывают да состыковывают.
Мне уже заранее смешно. Как представлю, что Чарджи да Терентий будут согласовывать решения… да ещё с Чимахаем и Аггеем… Мой «госсовет» — коллекция ярких личностей.
Я же не сказал — психов!
Рада
Не-не-не! Не физиологически!
Высказать всё, что думает о дороге, усадьбе, мне лично… Даже забавно. Видеть, как она слова, для меня заготовленные, проглатывает. Она, кажется, рассчитывала на мою помощь в наиважнейшем в жизни всякой матери деле — в выдаче дочек «взамуж».
Как вспомню как я её в Твери в трапезной на столе… она и нынче бы не против… обсудить тему приданого…
Увы, «труба зовёт». В смысле — князь. Так что — «сама, сама».
Вытащил из своих бумаг пакет. Шесть страниц под названием: «Как бы нам бы типа под-обустроить бы Святую Русь и окрестности. Ежели вдруг что. С Божьей помощью». Отдал Лазарю со строгим наказом отнести завтра Андрею, «лично в руки». Может, не забудет? В своих «предбрачных хлопотах».
Факеншит! «Хорошее дело браком не назовут» — русская народная мудрость. Но вот же — втемяшилось…
«Детальный план коренных реформ»? Перестань, девочка, верить россказням! Я, в те поры, просто не знал Святую Русь настолько, чтобы придумать «детальный план»! Как можно, сидючи на краю, на Не-Руси — придумать «детальный план»? «Письма издалёка»?
Это было шесть страниц бреда. Глупостей невиданных.
Что оказалось хорошо. В смысле — невиданность.
Как я узнал позже, первая реакция князя Андрея была нормальная: бредятина бессмысленная. Он уж собирался в печку те листы кинуть, да вспомнил, что я и сам это ему предлагал. Чисто из вредности, из занудства своего, сел читать дальше.
Его раздражало всё. Но более всего — его собственное непонимание текста, написанного на русском языке. Он же хорошо грамотен! Но… сходно с моими ощущениями в первые годы пребывания в «Святой Руси».
Текст писался «для внутреннего потребления», в той грамматике, которая внедрялась мною во Всеволжске. С точками, которых здесь не будет до 1480-х годов. С пробелами, которых в русских рукописных текстах нет до 17 века. С вопросительными и восклицательными знаками, которые из века 18-го…
Андрей воспринял текст как вызов его уму, как зашифрованное послание. Он посчитал своим долгом, с учётом некоторых оттенков нашей беседы, доказать, что он не только старше, но и умнее, «просветлённее» меня.
Что вокруг меня всё иначится — он уже понял. Что я в книжной премудрости малость маракую — уловил ещё в Бряхимовском
Он — сыскал. Это — его труд. И его же опыт собственного сочинительства. Был бы иной человек — чисто читатель — было бы худо. Но Андрей сам, изнутри себя, знал, как из смутного чувства, ощущения, неизбывного желания высказать — получается мысль, как она словами оформляется, как одна мысль другую тянет, как проговаривается, как на письмо ложится… Как всё написанное — в клочки, в печку… И — заново…
Андрей прошёл обычный путь восприятия новой идеи: от полного отвергания «с порога» к размышлению и наконец, к принятию. Происходило это не мгновенно. Он — думал.
Что, похоже, в те весну-лето и жизнь мне спасло.
Жизнь-то продолжалась, я там всякие дела-делишки… сотворял. Боголюбский мог бы и… Но он — думал, искал «зерно». Отчего и не рубил мне голову.
После мы не раз с ним о том говорили, ругались временами. Но оба, вложившись в тот «план» своими умами, своими чувствами — выбросить уже не могли.
Пришли с Суханом и Резаном к Сухим воротам. Почти сразу и проводник наш с конями и коневодами подъехал.
Кони, хоть и добрые, а тавра Суздальского князя нет. Видать, Боголюбский серьёзно озаботился сохранением секретности нашей миссии.
Это хорошо. Потому как личный герб Боголюбского у меня вызывает эстетическое… неприятие. «Мужикашка после излишеств». Такая… полураздавленная, во все стороны вяло изгибающаяся рюмка с уныло повисшим влево отростком на ножке.
Вот до чего довела Рюриковского «Рарога» святорусская жизнь! Рюриковичи стали ближе к народу! Даже в символах.
— Как пойдём, мил человек?
— Укажу.
И всё. Неразговорчив наш проводник.
Вьюки на княжеских коней перекинули, в сёдла взобрались, Резан с нашими конями — домой, к Лазарю в усадьбу, а мы — за ворота. Как посад за спиной скрылся — проводник погнал в галоп. Ко Владимиру.
— Ты куда нас ведёшь?!
— Куда надо.
Та-ак. У меня снова паранойя проснулась. А не подкинул ли мне Боголюбский кое-какого «сусанина»? А может мужичок и вовсе… из врагов-недругов?
Чуть не доехали до Владимирских предместий — приняли в сторону, объехали город лесом. Вести девять коней по тропинке в заснеженном лесу… то ещё занятие.
Уже хорошо за Владимиром выехали к реке.
— Во вьюке — шапки, кафтаны, уздечки. Перемените.
Шапка фирмовая — гонцовая. Или правильнее — гонецкая? Гонечная? С бляхой.
«Не в свои сани — не садись» — русская народная мудрость.
А в «не свою шапку»? — Не рядись?
«Рядимся».
Переоделись, коней перевзнуздали. Хорошо хоть сапоги свои оставили — у меня подъём высокий, не всякая обувка подходит.