Зверь лютый. Книга 24. Гоньба
Шрифт:
— Не… эта вот… Сказывают… ну… баяли они, что, есть, де, на Волге нашей место такое… Стрелка, стал быть, зовётся. И сидит тама зверь лютый. Ну… князь, або хан какой. И житьё тама… ну… мёд и мёд. Брешут, ясно дело. Не может такого быти, чтобы человеку православному хоть бы где, окромя Святой Руси, хорошо жилося.
Мужичок повспоминал ещё кое-какие, дошедшие до него слухи. Распознать в этих пересказах тексты Хотена было непросто. Но я-то знал изначальный вариант.
Хреново.
— Надобно сходить к посаднику. Похоже, тут моих людей в поруб сунули, завтра казнить будут. Надо глянуть и, если мои, с застенка вынуть.
Проводник мрачно осмотрел меня с ног до головы, потом, отвернувшись в сторону, процедил:
— Не. Моё дело — довести тя до места. Иное — не моё.
Вона как. Князя Андрея я, хоть и с трудом, а уговариваю. Так мне теперь всякую вестовщину ублажать-умасливать?!
— Пока дело не решу — дальше не пойду. Денька три-четыре проваландаемся — и идти незачем будет. Князю так и обскажу. Волю твою, княже, не исполнил, ибо гонец твой — дурень упёртый.
— Ишь ты. А не боишься? Князь-то взыщет, не помилует.
— Боюсь. Только людей своих под кнутом не брошу.
— Суд над людом торговым судить — дело тысяцкого. Велел бить кнутом — он в праве своём.
Вот же, почтальон-правовед! Хотя понятно: гонцам разными дорогами ходить приходится, с разными людьми общаться. Подробности локальной правоприменительной практики… Иной раз — вопрос выживания.
Моих людей — судить только мне. С кем решать вопрос? Суд — тысяцкого, первое лицо в городе — посадник.
— Здешний посадник или тысяцкий — тебя знают? Сводишь-познакомишь.
Тихое Лето скривился. Фыркнул. Понял, что его упёртость на мою наскочила.
«Нашла коса на камень» — русская народная… И не только про покос.
— Седлай. В кремль.
Снова, факеншит, узду, потник, седло, подпругу… Хорошо хоть, на одного коня, не на всех троих. Конь смотрит удивлённо — ты чего, хозяин? Свихнулся? Отдых же!
«Как поймал казак коня.
Да взнуздал уздою.
Вдарил шпоры под бока…».
Тут Тихое Лето и говорит мне. Негромко. Но — матерно. Как бы это… на русский литературный…
— Не надо коника погонять. Уставший он.
Мы, из-за нашего «скока», останавливаемся вне городских стен. Заседлали, поехали к воротам крепостным. Они, само собой, заперты — вечер же поздний!
Ощущение — как в общаге. После одиннадцати — домой не приходи. Только здесь вместо сонной злобной бабушки-вахтёрши — здоровые мужики-воротники. Тоже сонные и злобные. Очень.
Они бы и слушать не стали, но «профессиональный опыт»: как в зубы получать — знают регулярно. Услыхали про «гоньбу князя Суждальского» — стали материться тише.
— А хто? А чего? А с чем? А к кому? А почему трое? А звать как? А до утра?…
Вот теперь я понял — почему Тихое Лето такой молчальник. Как у тригера — два режима. Либо — орёт:
— Гоньба! Открывай!
Либо молчит. На вопросы не отвечает, в разговоры не вступает.
Пришлось воротникам пошевелиться — снять бревно засовное, ворота приоткрыть, проводить нас до ворот двора посадника.
Там — снова. Слуги уже конкретного боярина. Которых нет. Спят они. А вот собаки из-за забора и по всему городку — с ума сходят, на цепях рвутся-давятся. Такое… полу-повешенное многоголосье. Со всех сторон.
До симфонического оркестра Большого театра на 250 музыкантов не дотягивает. Но — близко.
Тут были слышны и сиплый, глухой лай какого-то старинного стража Шошинского посадника, и тявканье задорной шавки, и завыванье озлившегося волкопеса, и звонкий лай выжлятника… Все сливалось в один оглушительный содом. Вдали слышались ржанье стоялых коней, мычанье коров и какие-то невразумительные людские речи.
Постояли, покричали, в ворота постучали. С тамошним сторожем по-препирались.
Я уже сена кучку у забора приметил. Сенцо, конечно, сырое. Но если мою зиппу подольше подержать… Запалю и к воротам — такая дымовуха получится!
С той стороны ворот сообщают:
— Послали до господина — спросить его милость.
Воротник, что нас сопровождал, ушёл к себе в караулку досыпать, а я проводника спрашиваю:
— А ежели война? Ворог придёт? Вот так и будешь ждать? Под одними воротами, под другими?
Молчит Тихое Лето. Только фыркает зло.
Глава 524
Едва ворота приоткрыли, как до десятка собак с разнообразным лаем, ворчаньем и хрипеньем бросились на нас. Псы здоровенные, жирные и презлые. Кроме маленькой шавки, с визгливым лаем задорно бросавшейся под ноги, каждая собака в одиночку на волка ходила.
— Лыска!.. Орелка!.. Жучка!.. По местам, проклятые!.. Цыма, Шарик!.. Что под ноги-то кидаешься?.. По местам…
кричали на собак посадниковы слуги и насилу-насилу успели их разогнать.
Вот так и живём. Не ждём тишины. Ибо — не дождаться. При таких-то сворах.
Привели к посаднику. Шошинский посадник боярин Рюма. Злой, как его собаки. Ещё — толстый, бородатый, невыспавшийся. В шубе на исподнее. Руку тянет:
— Давай.
— Чего?
— Как чего? Грамотку. Или ты… Слуги! Имать злодеев!
Слуги повыскочили. Кто в чём.
Виноват — все в исподнем. Правильнее — кто с чем. Кто — с поленом, кто — с ухватом. Одна чудачка — с полотенцем наизготовку.