Зверь лютый. Книга 24. Гоньба
Шрифт:
Проводник походил кругом, похмыкал.
— Кафтан — как корове… Хотя под шубой… Ладно. Спросят — кто, куда — отвечай: по надобности князя Суждальского.
Подумал, ещё раз осмотрел.
— Ежели сильно спросят… Новики. Первая гоньба. Это-то по вам и так видать. В Торопец с княжьей грамотой. Грамота у старшего, у меня. А так… помалкивайте. И по слову моему — бегом бежать.
Ещё подумал…
— В сёдла.
Сели и поскакали. Куда-то. По замёрзшей реке, в направлении… где-то между западом и севером.
Вот тут я и понял. Почему княжеских гонцов так берегут да столько
Факеншит уелбантуренный! Я ж вроде не сильно хилой мальчишечка! Но, блин, с коня слезал — на четвереньки упал. Ноги не держат, спина — сплошная боль, ресницы смёрзлись — глаз не открыть. А проводник приговаривает:
— Ты не с себя ледок снимай, ты у коней из ноздрей сперва выковыряй.
«Вестовой скок». 6 через 6. Каждые два часа — смена коней. Мы — не древние монголы, которые, как говорят, на скаку с коня на коня перескакивали. У нас остановка, переседловка. А подпругу на морозе расстегнуть, да заново затянуть… Пальцы — в кровь. А этот… Даже облизнуть не даёт! Бегом!
У нас «облегчённый вариант»: после 6 часов скачки проводник приводит в селение. Где есть двор, в котором нас примут. Не надо толкаться во все ворота:
— Дайте воды напиться! А то так кушать хочется, что переночевать негде!
Не надо тратить время на торг, на уговоры хозяина:
— Ногата — постой, корм, коню овёс.
— Не… давай по три. За каждое. А то иди — ищи дурака.
Тут «дурака» до нас нашли. Или — назначили.
Корм — крестьянский. Вчерашний хлеб да сутошные шти. Есть — аккуратно.
Да не в смысле манер! Смотри внимательно — что в рот кладёшь.
Как отличить за столом офицера парусного флота 18 века? — Очень просто: взяв в руки кусок хлеба, он, обязательно, навешивая, например, «лапшу на уши» о заморских удивительностях благородным барышням, постучит им об стол.
Зачем? — Червей стряхивает.
На европейских флотах важной частью рациона были галеты — сухари из пшеничного хлеба. В них размножались мучные черви. На русском флоте кушать червей — привилегия благородных. Матросам давали ржаные сухари — в них червяк не живёт.
Холера — не по сезону, дизентерии — вроде, нет. А вот травануться несвежим — запросто. Но корм есть — самим варить не надо. В избах тепло. Хотя, конечно, черно. И дышать… — глаза режет. Тараканов с клопами и блохами… коллекции. Вши — не везде.
Ничего нового: подобные «коллекции» путешественники по России подробно и разнообразно описывали вплоть до… до большевиков? Потом как-то чище стали жить, лучше.
Чище?! Лучше?! При коммуняках?!! — Пропагандонизьм кровавой гебни!!!
Кров и корм есть. Боголюбский прообразы почтовых ям (или правильнее — ямов?) устраивает. Не новостройки — станции со смотрителями, как у меня, а навешивает на избранного каким-нибудь окольничим смерда повинность — дать гонцам постой и корм. Уровень сервиса… из-под палки после мордобоя.
Смены лошадей нет. Дорого это — добрых лошадей держать. Нет, естественно, и курьерских троек времён Императорской России — гонцы идут верхами.
Кони — твои. И забота о них — тоже твоя.
С седла свалился, покряхтел
Коней у каждого — трое. Ни одного надолго оставлять нельзя. Одного выводил, второго, третьего… Снова к первому — уздечку снять… Всё? Поставил в конюшню, овёс хрупают? Теперь потники — на просушку, седла — на подвес, уздечки — на распялку. Да проверь каждую вещь — цела ли, не истрепалась ли? Темно? Не видать? — Каждый ремешок через пальцы пропусти. Замёрзли ручёночки? Чувствительность потеряли? — Суй себе под рубаху или в штаны — отогревай. Ощущение… Ледяным по голому… И — следующий… фрагмент упряжи. Ежели где шов пополз — бери шило, дратву… Твоя забота, никто за тебя править не будет.
Теперь вьюки в дом и можно о себе вспомнить. Где потёрся, побился, приморозился… Промыть, смазать. Шапку, полушубок, намозоливший плечи — скинуть, сапоги, измучившие ноги — весь день в них приподнимался да прижимался — снять. И не заснуть с ложкой в руках, когда к столу позовут. А до того, хорошо бы руки помыть. Чего здесь зимой не принято. С мылом. Чего здесь вообще… А после — зубы почистить. Чего здесь не принято в любую погоду.
И завалиться на полу или на палатях. Развесив мокрые портянки у печки, почёсываясь от насекомых, дурея от ядрёного духа русской избы-полуземлянки, слушая плач больного ребёнка или захлёбывающийся булькающий хрип старухи, будто у неё внутри джакузи на форсаже работает. Кинуть под голову вьюк — подушки не предусмотрены, накрыться полушубком — одеял в «постельном комплекте» нет, ощутить измученным телом тесины полатей — перин не предлагается, забыться сном.
Простыни? Чистые?! — А это что?
Часика через четыре-пять — подъём.
«Ничто так не бодрит с утра, как незамеченный дверной косяк». Взбодрился?
И снова: скисшие щи, подгорелая каша из непромытой гречки, перепаренная безвкусная репа, мокрый, склизкий ломоть чёрного хлеба — хорошо, что без плесени, хорошо, что есть. Конец зимы — с хлебом у крестьян… по-разному. Иной — божится, плачется. Но — врёт. Дай ему в морду. Чисто для душевного удовольствия — каравай от этого на стол не выскочит. У иного… и самому хлеба нет.
Больная, тяжёлая голова от духоты, от угарного газа, сырая, вонючая одежда, узду накинуть и расправить, потник положить и сдвинуть, седло наложить, подпругу затянуть, вьюки навесить… Где в этой торопливой последовательности обязательных действий найти время и силы для ненужной именно сейчас роскоши — чистки зубов? Вы ещё побриться предложите!
Всё? Ничего не забыли? — На конь! Ходу!
Наш проводник сперва посмеивался, глядя на мои мучения. Что я из «вятших» — он знал. Ни бояре, ни холопы их, как он почитал Сухана, такого специфического, «вестового скока», не держат. Не монголы же!