Зверь лютый. Книга 24. Гоньба
Шрифт:
Пошёл такой… нервный разговор.
— Рюма, ты его знаешь?
— Я те не Рюма! Я те господин посадник Шошинский! Имай их!
— Я те дам имай! Уши отрежу.
Мы-то с саблями, по форме. Гонцы хоть и не в бронях скачут, а при оружии — в дороге всякое может быть.
«Но выдаст шапку только с бою.
И то — лишь вместе с головою».
У нас не шапка — сумка кожаная красная. Там, вроде, княжеская грамотка лежит. Но к бою — готовы постоянно.
Посадник моего
Пока идёт трёп, смотрю — прислуга уже и брони вздела, и клинки сыскала. Как бы тут дело к кровопролитию не пришло. Мы, конечно, в гонцовых шапках и кафтанах, но…
Привели «начальника местной почты». В городках и свои гонцы есть. Понятно, что эти люди между собой профессионально общаются, друг друга в лицо знают. Опознал он наше Тихое Лето.
Дальше уже спокойнее. Хотя не без взбрыков.
— Я — Иван, Воевода Всеволжский.
— Ну и пошёл нахрен! Утром приходи, тогда и поговорим.
— Можно и утром. Только я иду ныне по спешному делу князя Суждальского Андрея Юрьевича. Тебе спать охота, а делу светлого князя — промедление.
— Ну и хрен с ним!
— С кем?! Со светлым князем Андреем Юрьевичем?! Так ему и передать?
Мужик спросонок ляпнул. Да и испугался.
Пошло легче. Но не на много.
— Болтунов с поруба привесть? С чего это? Суд — тысяцкого. Хотит — казнит, хотит — милует.
— Ежели люди мои, то нет. Об чём мы с князь Андреем недавно сговаривались. Ты про то ещё не знаешь, но коли ты дозволишь их казнить, то будешь первым. Кто наш уговор с князь Андреем порушит.
Фыркнул. Зашипел нецензурно. Ругательство в голос — проглотил. Как Андрей за неисполнение воли своей взыскивает… Отчего Боголюбский дворян на Руси завёл? — Новая сословная группа, отношения собственности…? — Фигня. У него просто гожие бояре кончились.
Посадник велел звать тысяцкого. Чтобы тот велел звать караульщика. Чтобы тот притащил сидельцев.
Хорошо, что на «Святой Руси» табака нет — я бы на одних перекурах всё здоровье растратил.
Пришёл тысяцкий. Послушал, оценил, высказался. Посылательно. С указанием пункта назначения всех присутствующих и спать мешающих. Но велел привести. Осужденных.
Точно — мои. Ребята в синяках и в панике — среди ночи подняли, тащат куда-то. Головы рубить?!
— Людей — отпустить.
— Воевода! Господине! Счастье ты наше! Милость господня! А мы уж не чаяли живыми…
— Осторожнее надо. Что ж вы так глупо в драку…
— Так не мы ж начали! То приказчики новоторжские!
— Ладно. Утром раненько идти вам с Шоши к Твери. Там и сказки свои сказывать.
— Так… эта… а кони наши? Майно разное?
Стандартный шлейф последствий. Людей схватили, кинули в поруб. При этом, естественно, ободрали — забрали всякое… приглянувшееся.
Мне снова забота: слуг боярских пинать — отдавайте взад. Те, естественно — видом не видывали, слыхом
Другое дело: команда встала на постой в посаде. Всё их тамошнее — прибрал хозяин. Включая сани с конями. И к соседу переставил. Чисто на всякий случай.
— Дядя, где кони?
— Нету! Брешут! Тати-воры-проходимцы! Не было ничего!
— Сухан, дай дураку в морду… Что ж ты, дядя, такое лепишь? Я ж Зверь Лютый. Мне от Богородицы дар даден — лжу нутром чуять. А от твоих речей — аж выворачивает.
Я просто знаю, что из Ярославля команда двумя санями шла.
Дурдом. Ночь-полночь, а городок весь перебудили. Ещё малость по-шебуршим — сдуру в набат ударят.
«Вороги идут! Тати лесные по-вылезли!».
Мне бы поспать, коню бы отдохнуть, а тут… и уйти нельзя — все врут, верить никому нельзя. Только отвернёшься, а малец посадского — дудки скоморошьи моих «сказочников», уже вернутые, снова спереть норовит. Мне-то плевать, тем дудкам цена — и не видать. Но «сказочникам» они для дела нужны, а мальцу — так, для забавы. Подудит да выбросит.
Снова в город зовут. Сидят посадник с тысяцким, приняли уже чуток «на грудь». А чего уж теперь? Всё едино — ночь перевели, сна не будет. Давай у меня выпытывать: а об чём ты, Воевода Всеволжский, с князем Суждальским уговаривался? А какие виды на войну с Новгородом? А чего там, с твоей стороны, басурманы-иноверцы себе думают? А не надумал ли светлый князь деньжат Шоше подкинуть? Ты ж там, возле стола обретаешься — замолви, по доброте твоей душевной, звере-лютской — тьфу, обмолвился, словечко перед светлым. А то, сам видишь, за грехи наши тяжкие…
Разошлись по-хорошему. Рюма даже припасу «сказочникам» подкинул. Ведро медовухи да свиную ногу. А я… сам не спал, конь не отдохнул… «Сказочников» из городка вывел. Оставить их тут — утром новая свара будет. Мозги ребяткам малость продул. Чтобы вели себя поспокойнее. И снова — в путь.
«А для тебя, родная,
Есть почта полевая…»
«Родной» у меня тут нет. А вот «почта полевая» — есть. Я сам.
Совершенно глупая история. Никакой выгоды в форме мешка серебра или десятин земли. Даже и вредно — лишний раз «засветился в ходе выполнения секретного задания». Никакой пользы. Кроме «славы».
Эпизод был воспроизведён «сказочниками» уже в Твери. Как же им промолчать-то? — Сам Воевода Всеволжский на выручку прискакал! Они и не знали и не ведали, а Зверь Лютый, трахнул-тибедохнул, волшебством-чародейством, за тыщу вёрст, вмиг явился и людей своих из-под казни — вынул.
Легенда по ходу пересказов расцвечивалась: посадника с тысяцким — в куски порвал, ярыжкам со стражникам — руки-ноги переломал. Глядя на вполне живого и целого Рюму, все прекрасно понимали — брехня. И пересказывали дальше.