Зверь лютый. Книга 24. Гоньба
Шрифт:
Собственный локальный опыт — абсолютизируется. Об ином, о возможных вариантах — не знают. И знать — не хотят. «Знать» — тяжело, трудно. А мы так, по простому. Беглый холоп? — Сыскать и казнить. Таково общее, общественное мнение. Всенародный обычай. Выражено в форме национального «вечного» закона, «Русской Правды».
Хотеней, видимо, понял мой задумчивый неотрывный взгляд, случайное движение руки, как намёк. Как приглашение. Понял так, как ему представлялось «правильно». В меру собственного понимания и соображения.
«Мы видим только то, что мы готовы увидеть».
Выгнав
До меня дошло не сразу. А когда я дёрнулся, скривившись сразу от боли в спине, Хотеней заторопился, успокаивающе бормоча:
— Сща-сща, погодь малость. Я ж завсегда знал — ты парнишка крепкий, всякое чего вынесешь-вытерпишь. За-ради господина свого удовольствия. Я ж вижу — ты в животе. И сразу ж… Старая-то любовь — не ржавеет, оно ж завсегда… Я ж у тя, помнишь? — хе-хе… первый. У тя после много-то…? Не-не, я не сержусь. Судьба у тя такая. «Кто прошлое помянет…». Чую-чую — разгорается у тя. Ждёшь — не дождёшься. Потерпи чуток. Счас побалуемся. Сщас уж мы… за все годы-пропуски… Целочка моя серебряная.
Шуба, шапка и кафтан его уже лежали на лавке. Теперь он торопливо выпутался из верхней рубахи, скинул, чуть не упав, сапоги и штаны и, оставшись в исподнем, подхватив корчажку с маслом, двинулся ко мне.
Улыбочка его обретала всё большую победительность. Насыщалась торжеством. Переходя в гарантийное обязательство. В однозначную уверенность в предстоящем мне «неземном блаженстве». В качестве «ворот в райские кущи». Не в роли «путника входящего», а в роли «несущей конструкции», «двух столбов с перекладиной».
Интересно: обладают ли «райские ворота» эмоциями? Если «да», то они должны, вероятно, заслышав очередные приглашающие слова апостола Петра, испытывать восторг. И чувство глубокого удовлетворения от каждого входящего в них праведника.
Соображал я худо, говорить вовсе не мог, а всякое шевеление — отдавало огнём в спине. В голове была вермишель. Из обрывков тех ещё, самых первых, самых ярких картинок нашего Киевского общения. Из множества более поздних разных воспоминаний. Из сегодняшних ощущений. Под кнутами и сапогами. Из понимания близости сегодняшней собственной смерти, от которой он меня спас.
Спас от смерти под кнутом, чтобы одеть свой законный ошейник? Чтобы подвести под свой законный кнут? «Спас-на-плети» из Саввушкиных подземелий как наяву встал перед глазами.
Хотеней опустился на колени между моих побитых ног, искательно заглянул в глаза, нежно и многообещающе улыбаясь, помахивая корчажкой, забормотал благожелательно-успокоительно:
— Ты повернись-ка, потихонечку-полегонечку, я ж не тороплю, я ж вот маслицем, осторожненько, ты и не почувствуешь, мягенько-ласковенько…
Когда-то у него были славные весёлые серые глаза. В них был… смысл моей жизни. Свет небесный. Источник радости и причина волнений. А теперь… повыцвели. Веки набрякли. Сосудики полопались. И всё выражение физиономии… как-то сальненко-подловатенькое.
Я неуверенно протянул руку к его лицу. Неужели в реале — вот так? Я понимаю: потрясения вляпа, смена тела, смена мира, паника непонимания, пытки и муки застенка, ужас пустоты одиночества… Но… Неужели я настолько его придумал? Настолько далеко от действительного?
Какой ж ты выдумщик, Ванюша! Удивительная способность к фантазии, иллюзии, самообману.
Побитая рука моя не дотянулась до его лица, упала на рубаху. Я чуть потянул вверх, пытаясь хотя бы потрогать так нравившуюся мне когда-то его бородку. Теперь в ней были уже видны седые нити, она стала больше и неаккуратно торчала на две стороны.
— Чего, миленький, снять? Хочешь, чтобы мы с тобой… голым по голому? Как в первый раз? Ух ты, мой хороший, сладенький…
Хотеней, продолжая умильно ворковать, отставил корчажку в сторону, ухватил двумя руками за подол и вздёрнул рубаху вверх. Я, чуть кривясь от боли, дотянулся левой, прихватив его руки, скрещённые над головой, над закрытым тканью лицом, а правой воткнул нож.
Ему в бок. На два пальца ниже линии хорошо видимого соска. Между рёбер. По рукоять.
Он ойкнул. Замер на мгновение. Потом начал заваливаться назад и вбок. Отпущенная рубаха упала, закрыв нож и открыв лицо. Оно было удивлённым.
Почему?! За что? Что я сделал?! В чём я виноват?!
Ты, Хотеней, не виноват ни в чём. Просто ты родился. В «Святой Руси». В этом месте, времени, сословии. Где «все так живут». Ты ничего злодейского не делал. Ну, трахнул рабёныша-малолетку. Так ты ж в праве своём! Ну, послал его на смерть. И опять — ты в своём праве. Скотинка двуногая — хозяйским делам-заботам мешать стала. Убрал мусор с дороги. Выкинул туфель стоптаный.
Абсолютно нормальный в России подход. Тысячелетие.
Пушкин как-то пишет отцу: «продай пару людей и вышли мне денег — хочу ботинки купить». Что ботинок, что человек — для русского аристократа имеют сходную ценность.
Ты — прав. Ты — «муж добрый». Реально — «добрый». Мог поступать со мной куда жёстче.
Ты трижды спас меня от смерти. Тогда в Киеве, когда обратил на меня внимание, явил мне свою… благосклонность. Иначе меня загнали бы куда-нибудь… в скотники. Где, вероятно, просто вскоре забили бы. Как мух бьют, как топят беспородных щенков. Люди или скоты. Рогами или копытами, дубьём или кулаками, кнутами или плетями. За какую-нибудь глупую мелкую ошибку, произошедшую от тотального непонимания здешней жизни. Подошёл к коню сзади… или к козлу спереди… Не поклонился, не перекрестился, не так посмотрел, не так сел, не так обратился, шапку не снял, ложку в миску не в очередь сунул, не на то место в избе сел, в церкви встал…
Удивительно. В 21 веке все понимают, что без необходимых навыков не выжить в дикой природе. Экстремалов учат. Для тундры, тайги, пустыни. Понимают, что и для успеха в социуме нужно учиться. Есть куча литературы по теме. «Искусство управлять собой», «Искусство управлять людьми»…
Никто не учит выживанию в святорусском обществе. Где у тебя нет ни языка, ни привычного тела, ни навыков, ни родни… где «ты — никто и звать — никак». Есть лишь один путь — научиться выживанию самому. Для этого нужно время. Нужен кто-то, кто даст тебе корм, кров, защиту. Кто будет хоть чуточку доброжелателен к тебе, к твоим постоянным и неизбежным промахам и ошибкам. Проводник в этом аду. Вергилий по кругам «Святой Руси». Шерп в «гималаях» средневекового «дерьма».