Зверь лютый. Книга 24. Гоньба
Шрифт:
Нас — трое. Сумму — утрояем ещё раз. «Оптовая скидка»? — А хто ето?
— А сколь стоять будете? Неделю? Усемеряем. Итого — десять гривен. Вперёд, само собой.
Итить…! Но идти нам некуда. А морду бить — ещё дороже встанет.
Ладно, «не в деньгах счастье». А в их количестве. Количества у нас хватает. Тут другая проблема: если бы встали в посаде — я бы местных слухов да сплетен сразу поднабрался.
Народ, конечно, врёт. Но не тотально. Чего-то полезного и узнал бы. А так… местные «губаны» про урожай подосиновиков прошедшим летом более толкуют.
Утром
Великий пост? — И чё? «Идущие по путям поста не держат». Оно, конечно — по желанию и благочестию. Но жрут… как не в себя.
В эту неделю, пока толпа в Луках подъедается — можно такой навар…! Да он летом только за наше серебро два десятка коров возьмёт! Если не дурак — может очень серьёзно подняться. Хотя… Летом здесь война будет:
«…Романъ и Мьстиславъ пожьгоста Лукы; а луцяне устерегосшася и отступиша они въ городъ, а ини Пльскову…».
Успеет вложиться — потеряет. А с мошной… может, и убежит.
Я к нашему «губану» и присоседился. Хочу, де, торг здешний глянуть.
Спутников своих пришлось оставить: конюшню надо вычистить и крышу подправить. Ну нельзя же добрых коней на неделю в такое… строение ставить!
— Хозяин! За работу заплатишь.
— Не-а. Не любо — иди со двора.
Монополист хренов. Но коней — жалко. Да и за проезд с меня не берёт. Одежонку дал. Гречушник этот дурацкий, котелком по уши, лапти с онучами. Хорошо хоть, онучи — тёплые. Армяк… почти целый… лыком подпоясанный… штаны домотканые… мотня у колена… «По колено борода, по колено и вода». В смысле — рубаха мужская.
Вырядился я. Как пугало.
Виноват — как русский крестьянин.
Отвык уже такое прикольное шмотьё носить. Уже не прикольно. Самое скверное — ни панциря, ни клинков, ни карманов.
— Ап-ап… А куда…?
— В кулачок. Или — за щёку. Если мелкое.
Вот был бы я женщиной… Не-не-не! Это не то, про что вы подумали!
Женщины привычны всё в сумочках таскать. А мне нормально — по карманам распихивать. Только карманов в этом мире до 17 века… только у моих Всеволжских.
Как голый. Даже познабливает. Но деваться некуда. Из Губанов чего там в Луках нарешают — не понять. Надо хоть осмотреться, людей послушать… может чего и всплывёт.
На торгу хозяин пошёл в скотный ряд — телушку свою продавать, а я — в сторону. Сперва возле возчиков потолкался, в посудный ряд заглянул, поприценивался. Бессмысленное занятие — сейчас, по поводу «саммита», цены совершенно нереальные. Потом нашёл кабак, сел в тёмном углу, пива кружку — на стол, шапку — на глаза. Слушаю. Об чём народ толкует.
Чисто для коллег. Общепита здесь нет. Сотня дворов в городе, чуть больше в посаде. Все кушают дома. Приобщиться к культуре? — В церковь. Языком поболтать, уши погреть — на торг. Голоден — жену погоняй. Не женат? — К родне.
Любой ресторатор обанкротится.
Но когда происходит такое сборище, когда по городку толчётся масса бездельного, безместного и при этом не бедного народа, которому есть-то не хочется — на постое кормят, деньги имеются, а дела нет, то… Пара-тройка ушлых местных мужиков распахнули ворота, вымели амбары, поставили столы на козлах, лавки…
«Пиво хмельное. Подставляй хлебало дурное».
Весьма пустое времяпрепровождение. Хотя некоторые подробности услыхал.
Захарию-посадника новгородцы не любят. Хитёр, говорят. Якуна-тысяцкого — не любят ещё больше. Жесток да жаден. Даньслава — уважают военные. За лихость и храбрость. Остальные — ругают. За то же самое. В отношении мирных сограждан.
Кто подговаривал «лихих людей» князя зарезать да подворье его сжечь — знает каждый. Но выдать преступников на суд Ропаку… не, мы новагородцы, мы вольные люди, у нас суд Сместный — князя с тысяцким…
Когда тысяцкий и есть один из главных заговорщиков…
А снять…
— Мы — вольные люди. Коли решим — снимем. Своей волей.
— Так он же вор!
— Вор. Знаем. Но мы, покаместь, не решили.
«Этот-то? — Сукин сын. Но он — наш сукин сын».
Прелести демократии. Даже при общем вполне определённом народном мнении, оно отнюдь не реализуется в конкретное кадровое решение. «Фактор времени» — преступник остаётся во власти, ситуация накаляется, конфликт взорвётся кровью, сожжёнными городами, убитыми, искалеченными, уведёнными в рабство гражданами. В частности — вот этими «луцянами», которые нынче вокруг ходят, торг ведут и богатым покупателям радуются.
Я пару раз менял места, походил по округе. Дело шло к вечеру, солнышко так и не выглянуло ни разу за день. Надо или домой утопывать, в эти Губаны — хозяин постоя уже свою худобу продал и уехал, идти самому придётся. Или попробовать глянуть — что в городке. Разговоры серьёзные будут идти там, в крепостице. Хорошо бы хоть местность осмотреть.
Тут подвернулся случай. Какой-то старичок, по виду — из теремных боярских слуг, стоит посреди улицы и чуть не плачет. У ног две торбы, битком набитые, да мешок муки.
— И как же ты, добрый человек, вот это всё тащить один будешь? Помощник-то твой — где?
— А! Ить-ять! Сукин сын! Вошкино отродье! Я ж ему сколько раз говорил — от меня не на шаг! Сбёг! Ужо я его! Плетями без жалости! Стоит гдесь-то, с молодками лясы точит, зубы скалит! Вернётся — все по-выкрошу! Шкуру лохмотьями спущу!
Слово за слово, выясняется, что дедушка — слуга одного из бояр Ропака, ходил на торг снеди прикупить, взял с собой молодого холопа, а тот сбежал.
Нет-нет! Что вы! Не совсем, не на волю — просто с девками поболтать. И не видать его. Деду теперь одному покупки наверх, в городок, где его господин стоит, не снести. А ждать, пока молодой парень вволю наболтается да о деле вспомнит — некогда.