Зверь лютый. Книга 24. Гоньба

Бирюк В.

— Не-не-не! Ты привёл — ты и выводи нахрен! А мы не видали, не слыхали. Веди-веди. К едрене фене!

Караульщики открыли калитку в воротах. Тяжко, с едва сдерживаемым стоном я согнулся и вылез наружу. Следом выпихнулся мой проводник.

— Дорогу-то найдёшь? Ну, не поминай лихом.

— Постой. Имя хоть скажи — за кого богу свечку в церкви ставить?

— А оно тебе надо? Имя моё? Человек божий, обшит кожей. Шагай-шагай, не завались. Куда — не спрашиваю.

— Ты хоть скажи — почему? Ну… Помогаешь?

— Почему? Э-эх… Скучно, паря. Ты тогда со стишками своими…

мы ж потом год над ними посмеивались. Твоё «ло» ко всякому слову приспосабливали. Дал же бог талант материться весело. Иди-иди с отсюдова. И знать не знаю, и видом не вижу.

Он развернулся и полез обратно в низенькую калитку. А я, не вполне соображая и, в очередной раз, удивляясь чуду — опять живой остался, потопал от крепости вниз к Ловати.

* * *

Русский народ любит «острое словцо». А ещё — солёное, складное, весёлое. Целый пласт в фольке — «сказки заповедные». Рассказывают только в компании взрослых мужчин. Есть на Руси и профессиональные сказочники. Артель лесорубов нанимает человека, платит ему:

— Ты не работай — ты сказки сказывай.

Отдельная отрасль в отхожих промыслах. Кто — плотничает, кто извозничает, а кто — сказки сказывает. Одни и те же тексты расцвечиваются по-разному: «на зубок», «на глазок», «на пупок». Почему в 21 веке мы «заповедных сказок» не знаем? Только «женско-детские варианты»? — Серия катастроф 20 века. Слишком много мужчин погибло. Сколько было, к примеру, сказочников-сказителей в тех тысячах, которые «Я убит подо Ржевом…»? Немалый кусок культуры, народной души… остался в «долинах смерти».

Хороших сказочников, как и хороших врачей или учителей — всегда недостача. Придумать что-то новое — удел немногих. Бесконечное повторение анекдотов, сказок, афоризмов — тому подтверждение. До какой же степени однообразна и скучна жизнь даже и княжеского гридня, если моё матерное словотворчество оставило такой след! На годы! Притом, что человек-то бывалый. А вот… скучно.

* * *

Повезло мне. На любителя «русской словесности» попал. Жаль, имени не узнал. Даже не знаю — кому он нынче служит. Смоленских много и у Ростика, и у Ропака. Может — из Новгорода сюда пришёл, может — с юга прибыл. Но, явно, не князя Романа человек — этих здесь нет.

Что Роман мечтает меня казнить — он не знает. Я Ромика дураком дважды сделал. Тот меня в «общероссийский розыск» и не объявлял. Посылал тихо своих потьмушников. А я сбежал далеко.

Теперь-то обе темы — и «частица Креста Животворящего», якобы украденная у Евфросинии Полоцкой, и любовные игры с «самой великой княжной всея Руси» — актуальность утратили. Но и нынче обе истории, даже пущенные в народ просто в форме сплетни — его не обрадуют. А уж подтверждать эти «злобные вымыслы» публичным объявлением меня в розыск, спустя три года… Да и как это теперь сделать? Одно дело «имать татя беглого, смоленского ублюдка боярского», другое — Воеводу Всеволжского, «цепного пса Руси Святой на пороге басурманском».

Про приказ «имать» — гридень не знает. А то, что я из вятших, из «прыщей», с каким-то оттенком… особости, с красными подарочными

щитами для княжеских братьев, с убитым прямо в городе, по-воровски, напарником — видел.

Как видит ныне мою битость, нежелание об этом говорить, странную несуразную одежду. Вот он и предполагает… тайное. Куда лезть без приказа опытный служака не хочет. Он бы вообще — «приподзакрыл глаза», «видом не вижу, слыхом не слышу». Но — помнит себя, несколько недель веселья от повторения моих… виршей. С рифмами на«…ло».

«Всех выпускать — никого не впускать» — понятно. Городок готовится к встрече Великого Князя, посадские спешно делают всякие работы. Как всегда у нас — в последний момент. Естественно — остаются допоздна. Задерживать их в воротах… и куда? — Сотню-другую таких «приходящих слуг» в караулку не впихнёшь. А они обидятся и, конечно, пожалуются нанимателям. Которые стражникам — начальники.

Ещё — люди новгородские, «огнищане» и прочие. С некоторыми из которых, наверняка, князь Ропак проводит… «установочные» беседы. По теме грядущей «поряди». Стоят они в посаде, разговаривают — в городе, допоздна, естественно. На каждый их шаг крепостными воротами скрипеть, шуметь-объявлять… не кошерно.

Я топал и топал. Вниз под горку. В стороне от дороги остался посад, где, возле тоже закрытых ворот в палисаде, отсвечивал костёр. Спустился на лёд Ловати, последнее, далёкое уже, пятно света осталось за спиной.

Ну что, Ванюша? Зацени антураж. Русь. Зима. Снег. Три версты. Сам битый.

Не новость. И по первой, и по второй жизни. А как я на Десне после утопления утопителя тайной жены этого самого Ропака домой топал? И хуже бывало. Главное — не свалиться. Топ-топ.

«Вперёд не смотри и назад не оглядывайся».

Совет Василисы Премудрой своему муженьку — всегда актуален. После пьянки и драки — особенно.

А ну-ка с песней! «Варшавянку»!

«Вихри враждебные веют над нами,

Силы враждебные злобно гнетут…».

Как в годы молодые. Даже выпрямился. Голову поднял. По сторонам глянул. «Вихрей» — нет. А вот «сил враждебных» — аж до… по самые ноздри. Чётче, Ванюша, левой-правой. Левой, левой. «Революционный держите шаг». Какой ни есть, но свой. Шаг. Ещё. Ещё. Крепче. Держать.

«Но мы поднимем. Гордо и смело.

Знамя борьбы. За любимое тело…»

…

Как я до этих Губанов доплёлся… смутно. Помню, что, почему-то, решил идти не через ворота в околице, а лезть через забор напрямки. Типа — тайно. Какая тайна? Все псы в деревне с ума посходили.

Долго соображал — где зады нашего хозяина. В смысле — его усадьбы. Проваливаясь до «вам по пояс будет» лез туда. По снежному сугробу забрался повыше (опять эти… селяне снег не убирают, вот дождутся они серого из леса…) и кувыркнулся внутрь. Повыл. От ощущений. Потом… Сухан с Тихим Летом меня под руки тащили. Потом… снова баня. Снова меня раздевают. Сухан… зомби чёртов! Сдирает присохшие повязки! А надо мной Тихое Лето.