Зверь
Шрифт:
— Послушай меня, господин! — повторяла девушка настойчиво. — Иначе погибнут все, кто тебе дорог!
— Погибнут? Почему? — Робер ничего не понимал.
— Ты не знаешь, но этот огонь, — она указала на пирофоров, — смертелен для всех – и для тебя и для меня! Ох, они вырвались на волю! Слуга отвязал их… Старый Повелитель умер, а у тебя ещё нет сил, чтобы с ними справиться. Если мы не убежим, сгорит всё, что ты любишь! Но я пришла, чтобы помочь тебе, мой Повелитель.
И девушка с голосом Мэллит и глазами Лауренсии порывисто поднесла руку Робера к губам и начала лихорадочно покрывать её быстрыми невесомыми поцелуями.
Это было похоже
Воздух огласило громовое ржание.
— Не слушай их, господин! — молила девушка встревоженным голосом Мэллит. — Скачи! Мой мул убежал… О, если бы я могла добраться до убежища!.. Но ты успеешь, у тебя ещё есть время!
Робер машинально нагнулся с седла и подхватил кошачьеголовую девушку за талию.
— Дракко может нести нас обоих, — сказал он, помогая ей взобраться на стремя. — Я не позволю тебе погибнуть.
Девушка облегчённо вздохнула и прижалась к Роберу, обвившись вокруг него, как гибкий вьюнок. Робер почувствовал, что она дрожит всем телом.
Но Дракко как обезумел: он захрипел и заартачился, будто на него и впрямь посадили льва. Клемент, за считанные секунды разорвавший кожу котомки, воспользовался минутой и выскочил наружу. Не оглядываясь, крыс беззвучно шмыгнул в тёмную траву. Робер было дёрнулся, чтобы поймать ополоумевшего друга, но тщетно. Искать Клемента было уже бесполезно, да и некогда.
— Скачи! — попросила девушка голосом Мэллит, нежно обнимая Робера гибкими руками. — Спаси нас обоих, мой господин!
Решительно усмирив Дракко, Робер дал коню шпоры. Тот, прижав уши к голове, стрелой бросился вперёд. Всё происходило как во сне: ветер засвистывал в ушах, заглушая ржание пирофоров, в котором теперь почему-то слышалась жалоба. Дракко нёсся, не разбирая дороги, и Робер не удивился бы, если бы бешеная скачка окончилась тем, что они рухнули на землю бездыханными в десятке хорн от приснопамятного Лисьего ручья. Но каким-то чудом прямо перед ними сверкнула вода. Полузагнанный Дракко, весь в хлопьях пены, резко встал и попятился при виде спокойного зеленоватого потока, в котором отражался полумесяц. Роберу бросилась в глаза какая-то неправильность, но неуловимая мысль, едва коснувшись его сознания, тут же пропала.
— Быстрее, мой господин! — шёпотом взмолилась Мэллит у него под ухом. — Нужно переплыть этот ручей и тогда мы будем в безопасности!
«В Огненную ночь нельзя соваться в воду! — сурово сказал дед. — В это время в неё приходит зима. Всё в мире стареет, умирает и возрождается вновь. В Огненную ночь стареет и умирает вода. Тот, кто входит в неё в это время, теряет силы и становится добычей болезни и смерти. Ты же не хочешь заболеть и умереть, внук?».
— Ну же, любимый! — негромко воскликнула Мэллит почти со слезами в голосе. — Всего один последний шаг!
Робер, не задумываясь, дал шпоры Дракко. Конь вошёл в воду и, тяжело поводя боками, потащил свою ношу к противоположному берегу. Правда, Лисий ручей был мелким и к тому же изрядно пересох за лето: Робер даже не намочил сапог.
Ветер стих. Спокойный полумесяц сиял на небе, лишённом туч. Ночь была светлая и ясная, тёплая и недвижная, как стоячая вода. Дракко рухнул на подломившиеся колени, и Робер сполз с него, чувствуя себя совершенно обессиленным. Чьи-то нежные руки подхватили его, не давая упасть.
Робер прижал лицо к её прохладным рукам. Мэллит осторожно высвободилась, и разочарованный Робер закрыл глаза, не возражая. Нежные пальчики осторожно пробежались по его груди, ослабили шнуровку колета, сняли плащ и шляпу. Потом его губ коснулся край фляги, и Робер благодарно прильнул к нему: только сейчас он понял, какая страшная жажда его терзает.
Опустевшая фляга исчезла. Её тут же сменили мягкие, нежные губы: они благодарно мазнули Робера по влажному от воды подбородку, а потом осторожно скользнули по щекам, по вискам… Робер хотел потянуться им навстречу, но всё его тело налилось свинцовой тяжестью, и он рухнул навзничь в густую траву. Неподвижный тёплый воздух, одуряюще пахнущий ландышами, сгустился над ним. Он скользнул Роберу под рубашку, удобно улёгся на грудь, нежно перебрал разметавшиеся волосы. Робер хотел приоткрыть глаза, но не смог. Бесплотный тягучий воздух потёрся об него, как кошка, лизнул шею сухим горячим языком и прильнул к губам долгим мучительным поцелуем. Задыхаясь, Робер захлебнулся коротким стоном и приподнял руки, чтобы обнять юную гоганни. Её тяжёлые рыжие волосы легли в его ладони и показались ему лёгкими, как паутинка. Он попытался чуть сдвинуться, но они оплели его пальцы и спеленали его всего как тоненькие змейки, лишив воли и собственных желаний. И Робер отдался на милость жадным прикосновениям, лёгким, как крылышки ночных бабочек.
Горячие губы зашарили тут и там по его телу, как будто Мэллит вдруг оказалась не одна, а вместе с целым хороводом своих двойников. И каждая из них хотела урвать свою долю его ласки. С трудом приподнимая ресницы, Робер видел тени, метавшиеся вокруг него: обнажённые, густоволосые, они осыпали его поцелуями и безудержно льнули к нему со всех сторон. Их ласки становились всё бесстыднее. Они оплетали его гибкими руками и ногами, тёрлись об него, проникая повсюду своими юркими сухими язычками. Они наперебой пили его силу, словно не отдавались ему, а наоборот, брали его целиком. Он видел сквозь завесу тяжёлых ресниц, как они наливаются жизнью и плотью, он слышал, как они смеются – тихо, но заливисто: так звенят маленькие серебряные колокольчики. «Убежище, убежище!» — пели они. — «Наш господин с нами в убежище!».
Лёжа и полном изнеможении, Робер то и дело проваливался в жаркое забытье, где сотня Мэллит, разом став развратнее Лауренсии, попеременно извивались на нём, присосавшись к его беспомощному телу, выпивая его дыхание. Ему казалось, что он проваливается в безвременье, и, закрыв глаза, видел под свинцовыми веками, как высоко над головой, в по-прежнему безмятежном, как стоячая вода, небе, сияет холодный полумесяц, которому никогда не суждено смениться солнечным огнём.
Глава 2. Огненная ночь. 3
3
Эрвин Балажи, торговец тканями с улицы Суконщиков (двухэтажный дом под жёлтой вывеской с искусно нарисованными штуками цветного атласа и бархата) прибыл в Сакаци незадолго до заката. Никем не замеченный в царившей перед началом церковного хода суете, он обогнул дворец и скрылся из виду раньше, чем на него обратили внимание. Человек скромный и учтивый, он не желал мешать чужому празднику: ведь сам он не был эсператистом.