Звезда Аделаида - 2

GrayOwl

Так и не показал желчный, сальноволосый ублюдок, грязный шпион и убийца детей профессор Зельеварения никому результатов своего ночного, бессонного творчества. Не открыл ни даже пред подсматривающим в дымоход Дамблдору своих выстраданных стихов, впрочем, так самим и ложившимся на пергамент. Ни перед кем не отворил душу, столь чувствительную. А некому даже и показывать было. Альбусу? Ну уж нет, засмеёт же, зажежекает, ещё не приведи Мерлин, лимонную дольку в качестве утешительного приза за бездарность предложит, либо, что ещё хуже, посоветует (а это означает прямой приказ) печататься. Ремусу? В то время Ремус был неизвестно, где и непонятно было, хочет ли он вообще видеть Северуса по жизни. По крайней мере, старую связь с другом первой, боевой молодости Рем не спешил восстанавливать, к большому сожалению практически одинокого, не понимающего его стремлений, его, мужчины слегка

за тридцать, сиятельного графа Снейп. Мастер Зелий обладал свойством отпугивать от себя других преподавателей внешним, вечно обиженным, насупленным видом, всегда одетый в чёрную, наглухо застёгнутую мантию и такой же, лишь иногда тёмно-синий, сюртук. Никто не старался понять Северуса Снейпа, когда он влюбился в Нимфадору, никто его и не поддержал тогда. А может, всё сложилось бы и иначе, но в истории нет места сослагательному наклонению.

А все поэтические потуги выходили только про любовь. Любовь к неопределённой, загадочной персоне, то ли к женщине некой, даже ещё не к Тонкс, то ли даже и к мужчине… Северус не задумывался тогда об этом и не зацикливался на определённой личности, но бредил этим чувством - чувством не разделённой и никогда не будучей такой, Любви.

И было это лет пятнадцать тому. Потом у застоявшегося в деннике профессора начался его так и несвершившийся роман с Тонкс, когда Северус испугался чего-то неизведанного и… табуированного для него, урода, и отринул даже вроде бы любимую и тоже девственную, как и он сам, девушку.

А вот у Квотриуса, безумца-Квотриуса, нежданно-негаданно, получилось целое стихотворение в духе загадочного, не столь красивого, сколь неожиданного верлибра. О нём, да заодно и о далёкой стране Ямато* * * , Снейп рассказывал названному брату после истинных, от души и «всё-что-внутри», как говаривал Гар… («Не стоит о нём… сейчас… Да и вообще не стоит. А может?..») сделанных комплиментов. Профессор говорил и о внезапной ясности рассудка, и о выздоровлении, и об избавлении от некой тяжёлой-претяжёлой и о-о-очень продолжительной болезни, как бы намекая Квотриусу о его действительном, а не иллюзорном, кажущемся состоянии.

Но Квотриус, послушав Северуса немного, совсем второпях, быстро перебивает:

– О Северус, возлюбленный мой, основа основ моих, лампада разума моего, коий спал так долго, пойми, это не просто описание бреда, действительно попал я во сне в мир сей, в коем царят и невесомость, и тяжесть одновременно. Представь только, в мире сём, там, где небо пурпурное и лиловое солнце, и это истинная правда, клянусь Аполлоном - Покровителем Искусств, видел же я сие наяву, но был при этом словно бы неживым. Только поверь мне!

– Верю я тебе, о Квотриус, звездоокий мой, красавец мой, выздоровевший в честь… Сие неинтересно, только успокойся, родной, - снова лжёт старший названный брат.

Лжёт потому, что нет никакого толку спорить с сумасшедшим, и давно, и сильно сумасшедшим. Лучше сразу согласиться, чтобы не вызвать очередного болезненного припадка. Быть может, Квотриусу и правда привиделась эта подозрительно странная, из бредового своего видения местность, просто в сне об ином сне. Однако что-то в глубине души перевернулось же, взметнулось, встрепенулось воспоминаниями при описании… такого мира, показалось странно знакомым, что ли. Да, определённо знакомым… Вот, наверное, этими самыми сложнонаведёнными галлюцинациями и факторами ложной памяти можно объяснить некоторое замешательство Северуса и его сбивчивые похвалы брату - талантливейшему стихотворцу.

– Нет, о брат мой высокорожденный, не веришь ты мне, полагая меня всё тем же безумцем, что и несколько дней назад, коим был я ещё в день недавний, вчерашний токмо! Но не безумен я боле, верь же мне! О, молю-у, пове-э-рь!
– торжественно, хоть и прибегая даже к мольбе, восклицает Квотриус, с блеском в глазах от подступивших слёз.
– Место сие, кое описал я досконально, не упустив ни малости из увиденного и прочувствованного, будучи в нём, зовётся миром Немёртвых! Ведаю я об этом откуда-то. Но се правда еси, лишь только допусти единую лишь возможность поверить мне! Мне! Вчерашнему отвратительному безумцу, скажешь ты? Отвечу же я тебе - коли осталась в тебе хоть капля любви ко мне, не всё чувство своё отдал ты гостю своему странному и срамному, то поверишь ты! Ибо душа моя, хоть и не стремилась за теми тенями многими, летящими в пустоте тамошнего неба необычайного окраса с неведомым мне прежде светилом - даже Солнцем назвать его грешно, ибо у Сола своё Солнце, солнце всех неспящих, солнце всех живых, но тоже была под угрозой уплыть безвозвратно, повинуясь странному ветру, дующему

туда, куда-то в дальние печальные края, за Стикс злополучный.

Что-то в излишне пафосном, восторженном, словно бы и вправду победившем болезнь названном брате, заставило Северуса решиться и сломать блок третьего уровня. Он поставил его ещё накануне ночью, дабы внешне просто и с лёгкостию необыкновенною, кажущейся, спокойствием, достойным истинного ромея, пережить предстоящую сегодня свадебную церемонию и ни на кого не наброситься от бессильной ярости за глупость всего произойдущего действа сверчков.

И вслед за мгновенным и безболезненным обрушением блока, полностью парализовавшем долговременную память Северуса и значительно снизившем уровень болезненного восприятия нежеланной действительности, отчего вдруг стало неимоверно больно в загрудине - признак истерики - всплывает, подчиняя себе и надвигающее истероидное состояние, волшебный миф о мире Немёртвых, Междумирье, в которое можно попасть, например, наевшись или обкурившись любого галлюциногена, откусив и прожевав большущий кусман хорошенько очищенного пейотля или попросту напившись дозела, спьяну завалиться туда непрошеным гостем. Но после окончания действия наркотика (несмертельной дозы) или обычного алкогольного опьянения мир Немёртвых выбрасывает тебя извне, наружу, в привычный мир сам, не оставляя в памяти даже следов о пребывании в Междумирье - этом царстве снов и грёз о чём-то большем.

Волшебники верят, что души тяжелобольных магов во время кризиса болезни, если она вообще излечима, попадают в это Междумирье, своего рода тамбур между жизнью и Посмертием. Мир Немёртвых зовёт их души уйти прочь из него, в Посмертие предвечное, навсегда, и они либо уходят из жизни, как подсказывают летящие тени иных душ уже не справившихся с болезнью или наркотическим опьянением, умерших, либо возвращаются назад уже и вовсе выздоравливающими.

Снейп тоже однажды, выпив особо сильного и мучительного яда, провалился в этот мир, но вот что его больше всего поразило…там, так это полное отсутствие какого-либо движения тяжёлого, будто бы спёртого воздуха, которым, однако, было легко дышать. И как можно стать настолько бесплотной тенью, чтобы лететь в таком тяжёлом, без дуновения ветерка, «воздухе»? На этот вопрос можно ответить себе, только умерев. Профессор в тот раз, конечно, вернулся к жизни, механически, слабеющей и содрогающейся от боли рукой поднеся ко рту предварительно зажатый в ней флакон с противоядием. Сделано это было под не покидавшую его тогда практически ни на миг придуманную мантру: «Я нужен Ордену таким - убийцей и шпионом…». А им ли самим придуманную? Он часто слышал чей-то едва различимый, но отчётливо выговаривающий «мантру», кажущийся до боли - ещё большей боли!
– знакомым, голос, заботящийся, к Мордреду в кишки, как бы этому грязному убийце и шпиону не сойти с ума. Северус, поднося ко рту фиал с противоядием, едва не крикнул во всю мощь лёгких:

– Я знаю, кто Вы! Но зачем Вам это надо, Аль…? Только, чтобы не потерять столь ценного шпиона, возложив на его душу всю тяжесть убийств?!

Теперь он с необъяснимой тяжестью на душе, ведь жизнь возлюбленного, света всей его жизни («Не будем пока о не в меру развратном девственнике Гарри, ладно? Нет, будем!.. А может, потом, долгою, бесконечною бессонною ночью рядом с женщиной?») хоть и подверглась смертельной опасности, но всё же закончилось мирно, а значит, не из-за чего и переживать теперь! Снейп, как ему кажется, излишне возбуждённо, нетерпеливо и рьяно соглашается с милым, кажется, действительно пришедшим в своё нормальное состояние, Квотриусом. Как же ему удалось это, о демоны? Или прекрасные боги волшебников встали на сторону стихийного, уникального мага? Должно быть, всё-таки, это Стихии, наконец-то вступились за своего Повелителя и вытащили его из самого преддверия Посмертия, а уж оттуда пути обратно нет даже магу стихийному. Перед смертью все равны, только для волшебников в ожидании Страшного суда Создателя и магов, и магглов существует своё Чистилище или Аид, называйте, как хотите, а всё едино - Посмертие.

– О брат мой возлюбленный Квотриус, прошу тебя простить меня за прежнюю, уже улетучившуюся подозрительность. Поверь и ты мне… вспомнил я тоже о пребывании своём в мире Немёртвых, но один лишь вопрос мучает меня - откуда узнал ты его название? Разве говорил кто-нибудь с тобою о нём, о биение сердца моего живого, вновь возжегшаяся лампада разума моего? Верь мне, ни словом единым не упомянул я о… Ибо чуть было не умер я тогда, в бытность мою в мире том, призрачном - мире Немёртвых. Признайся, не соделал ли ты чего опять над собою в преддверии свадьбы моей негожей, нежеланной нам с тобою, де-юре лишь токмо?