Звезда Аделаида - 2

GrayOwl

– О, дурацкий мой язык! Воистину, как снял блок, так и мелю всякую чушь, но… иначе не поверил бы я брату своему названному, поистине благостной вести об исцелении его!..

Так это означает, знал он обо мне и Гарри с самого первого, неудачного, прежде всего для меня, очень болезненного опыта! И не сказал же, не намекнул ни разу, даже любви со мною предаваясь. Всё в молчанку играл - вон, как его болезнь приструнила, что не до ненависти к «Гарольдусу» и не до мести мне, действительно грешному, стало!

Но Квотриус же, практически наверняка, ничего не помнит о своей попытке самоубийства, когда изрезал он сам себя так, что мне пришлось отпаивать его Кроветвором. А вдруг сейчас, с моей наводки, возьмёт да и вспомнит, и захочет повторить, так сказать, наработанный опыт?А меня дома из-за грёбанного действа сверчков не будет до

полуночи, остаются из домочадцев только эти, может быть, и сообразительные, как я выяснил для себя на примере Фунны, но простые магглы - Таррва, хранящий вышедшие из употребления плётки для наказания рабов, и тот самый разумник Фунна…

Впрочем, кровавое, так и не успевшее застыть, содержимое бочки, чего я так боялся - да от одного лишь вида злополучной бочки мне становилось не по себе, но Квотриус словно и не замечал её, как и всего вокруг!
– наматывая бессмысленные круги с братом по двору, так вот, кровавая вода давно слита в отхожее место, и сейчас нет никакой возможности оставить в ней даже налитый кипяток хотя бы тёплым - на улице стало слишком холодно, особенно вдарили недетские морозы сегодня в ночь, когда я курил эрзацы один за одним и бодрствовал. Квотриус же, если действительно обрёл вновь рассудок, а мне кажется, что так оно и есть, не залезет сдуру в ледяную воду вспарывать себе вены. – промелькнули явно запоздавшие мысли.

– Нет, ничего я уже не соделаю, - успокоил разыгравшееся воображение Снейпа младший брат, - поздно, слишком поздно что-то творить над собою, ведь сегодня настал день страшный для меня, печали исполненный, се еси день свадьбы твоей, о Северус, северный ветер мой, и остаётся мне только пережить день сей горький, день, долженствовавший стать наилучшим, светлейшим в моей жизни с самого конца месяца девятого, ибо разум вновь обрёл я!

А о названии мира сего, вот правда, только поверь мне, не ведаю я сам, как и узнал. Пришло сие само, уже после написания сиих необычных, столь не схожих ни с лирическими строфами, ни с одами, ни на сатиры многих великих поэтов ромейских не похожих - к тому же никогда не писал я сатиры!
– а просто вельми странных строк. Случилось так, словно бы осенило меня: «Побывал ты в мире Немёртвых и остался жив, в Посмертие не унесённый. Теперь же и отныне будь здрав и живи, ибо исцелился ты от слабоумия своего, зло несущего и тебе самому, и близким твоим, кои ещё любят тебя и не потеряли надежды на самоисцеление твоё, о Повелитель Стихий! ". Сам изумлён был я, когда узнал название мира сего ненашего, лилово-пурпурного, и красивого и безобразного в миг единый, и осознал я впервые, что был безумцем столь долгое время. Сие также привело меня к печали великой, неоплаканной, невыплаканной. Не осознавал я помешательства своего. Видимо, ко счастию для себя лишили меня знания сего милостивые и справедливые боги отца высокорожденного моего. Иначе бы, осознав всё, что со мною приключилось, давно соделал бы над собою нечто, убившее меня. К несчастию моему, помню я, как овладевал тобою, о возлюбленный брат мой, высокорожденный патриций и Господин, и необычайно стыдно стало мне от того.

Прости, прошу, нет, молю-у тебя, о Северу-у-с-с, великодушием даже к рабам своим отличающийся - забудь сей величайший грех мой!

– Я с удивлением гляжу на Квотриуса, ко счастью для себя и меня да и всех доброжелательных домочадцев сумевшего преодолеть болезнь, хоть и поздновато, умучив меня вконец своими болезненными заморочками, как то - прогулки по двору, если можно назвать их «прогулками», эти пустые, молчаливые, неторопливые шествия по комковатой грязи. То, что он психически абсолютно здоров, видно по его нормальным, не замутнённым пеленой безумия, ярко блестящим глазам. Они блистают, как звёзды, светятся, как туманность Ориона или даже более ярко - словно спиралевидная, как и наша Галактика, ближайшая, в космических пределах, разумеется, туманность Андромеды в безлунной ночи конца холодного, десятого месяца, в такие ночи, как сейчас. Мне отчего-то безумно хочется Квотриуса, вновь и вновь познавать его плоть, представляю свою плоть под ним. Но он обрывает мои, по всей видимости, с его точки зрения нечистые и нечестивые мысли разом, одною фразой, словно на расстоянии, как всегда узнавая их по волнам, испускаемым моим мозгом. Он один на всём свете умеет так - Повелитель Стихий. Даже доброму легиллименту, старине Альбусу нужен был контакт «глаза в глаза», кроме нашего, с неимоверным трудом долго отрабaтываемого, бесконтактного варианта, да и то, только для нас обоих. Квотриусу же не нужно такого узко специализированного, наработанного искусственно, сцепления взглядов или мыслей. В это он - маг Стихий - опередил не только пространство, но и время. Мысли каждого человека, будь он магом или магглом, в любую минуту могут по его желанию раскрыться перед ним, как книга,

развернуться, как свиток, оказаться столь же явственными, как процарапанные стилосом надписи на вощёной табличке.

– О Северус возлюбленный мой, просто пойми меня, - продолжает брат застенчиво, но с некоторым напором по-настоящему умственно и физически здорового молодого мужчины, - только не отвергай меня за то, что желаю я сказать тебе, в чём сознаться, прошу. Лишь безумием своим обуянный, сумасшествия злого жертвой бывший, мог я, не осознавая проступков моих, овладевать тобою, мой непокорный, но на самом деле оказавшийся доверчивым и податливым, северный, непостоянный, однако переменчивый ветер, стержень моего бытия, бытия весьма печального, почти как ты говорил обо мне ты, мой брат и Господин Северус. Ты же силою воли необычайной, нечеловеческой, смирял гордыню свою неуёмную, необыкновенную, всеобъемлющую, отдаваясь мне, смешному, грязному и похотливому, как козёл дурно пахнущий, ибо и не мылся я в термах до дня сего, и в день сей лишь выйду я в город, зайду к цирюльнику, потом в термы, покуда ты… Да не будем о сём. Вернусь же я от дел собственных к делам, в Лету канувшим. Вовсе не желаю же я повторения сей ситуации, имею в виду я пребывание моё в тебе. Пойми… был же я безумным полностью, и прости меня, ежели сумеешь, о гордый брат мой, ещё раз, ибо сам я не ведал, что греховное, недопустимое, немыслимое соделывал.

______________________________

* Хокку (иначе хайку) - жанр и форма японской поэзии; трёхстишие, состоящее из двух опоясывающих пятисложных стихов и одного семисложного посередине. Генетически восходит к первой полустрофе «танка» («хокку» буквально - «начальные стихи»), от которого отличается простотой поэтического языка, отказом от прежних канонических правил, повышением уровня намёка.

* * Танка (яп.) - «короткая песня». Древнейший жанр японской поэзии (первые записи относятся к восьмому веку н. э.), нерифмованные пятистишия из 31 слога (5+7+5+7+7), посвященные любовным переживаниям, странствиям, природе. Выражает мимолетное настроение, полна лиризма, недосказанности.

* * * Старояпонское самоназвание страны .

Глава 77.

Профессор Снейп безотлагательно спешит заверить возлюбленного в обратном, в том, что не было ничего зазорного в любви обоюдной, что он, Сев, вовсе не «попирал гордыню свою», чтобы отдаться названному брату - ведь ему же действительно было хорошо с братом, когда тот овладевал им, Северусом! Но доказать это Квотриусу, теперь вновь ставшему сильным духом и даже упрямым, не тем тихоней, соглашавшимся практически с каждым словом возлюбленного Господина дома, не удаётся. Ибо сейчас вернул себе полукровка, скорее всего, на беду свою, память о днях, полных одного лишь уныния, к которому добавлялось повергавшее в ещё большую ярость или депрессию - Северус не знал - разбавляемое медленное, ах, слишком медленное течение скучного времени поглядыванием в медное зерцало («Не сменился ли вдруг лик с уродливого на обычный? Не соблаговолили ли боги справедливые, но столь грозные внимание своё бесценное обратить на меня, недостойного, с коим случилось страшное?»), да ещё полными исступлённой страсти, граничащей с похотью, занятиями любовью с высокорожденным братом, который и не брат вовсе.

– Что ж,– решил Северус почти что радостно, раз проблема ушла в песок, - быть только сверху, так сверху, это так же приятно, как и привычно! Да так и должно быть, в конце-то концов! Старшему брату полагаются все привилегии даже в любви.

Внезапно Квотриус как-то сжался в комочек, стал похож на галчонка, и Северусу до боли в члене захотелось наскоро, быстренько утешить их обоих.

– Ты ведь посетишь меня страшною сей для меня ночию, без тебя же не знаю, как и переживу её, ибо тоже страстно желаю разделить с тобою ложе прямо сейчас, о Северус, северный ветер мой, непостоянный, мечтаю я о неистовстве твоём ночном, ведь в наступающей же зиме и ветер ты мой хладный, значит, вовсе играть станешь роль главную? Ибо ты суть телесное воплощение ветра, того, коий играет метелью и позёмкой, и вьюжит сугробы, заставляя граждан кутаться поплотнее в плащи на меху, а рабов, хоть и в пенулах - плясать варварские танцы на пронизывающем ветру.

Так Северус заново, мимоходом, пополнил важные, но подзабытые знания о зимней одежде ромеев на Альбионе и в Галлии, хотя читал о сём и в более поздних кельтских источниках седьмого-восьмого веков, сохранивших воспоминания об эпохе владычества римлян, но подтверждение было необходимым, как учёному - ещё и латинисту.

Право, нельзя же всё-всё-всё держать в голове одновременно, на едином уровне памяти! Профессор изумился тому, какие кошмары его ещё только ожидают этой зимой, если Гарри не придумает… А он, похоже, думает совсем о другом… вот только о человеке или о… предмете, но уж никак не о деле. Их общем путешествии во времени, одном на двоих.