Звезда любви
Шрифт:
Ожерелье, которое предъявил для опознания полицейский, было довольно недешевой изящной вещицей. Оно представляло собой нитку жемчуга с красивой и сложной застежкой в виде цветка, инструктированного бриллиантами, однако князю вещь эта была не знакома. Боясь принять неверное решение, он посоветовал показать его сестре Юлии Львовны, княгине Горчаковой, что и было незамедлительно исполнено.
Полицейского, явившегося в дом князя Горчакова, пригласили в кабинет, где он и застал молодую княгиню и ее супруга. Едва взглянув на предъявленную полицейским урядником вещь, Полина тотчас лишилась чувств, а когда пришла в себя, с уверенностью заявила, что это ожерелье принадлежало
После ухода полицейского Полина никак не могла отойти от случившегося и, едва успокоившись, вновь начинала плакать.
— Я не верю! Не верю! — шептала она, цепляясь за лацканы сюртука Мишеля, сидевшего рядом с ней на софе, и пряча залитое слезами лицо у него на груди. — О, Господи, ее и в самом деле больше нет!
— Полно убиваться, Полин, — гладил жену по спине Михаил, — ведь почти год прошел, и такой конец был вполне предсказуем.
— Да, я все понимаю! Но пока не нашли тела, оставалась надежда, — подняла блестящие от слез глаза Полина.
— Я понимаю, что это тяжело! Нам остается только смириться.
— А что, если я ошиблась? — всхлипывая, пробормотала Полина. — Нет, не могла! Это и в самом деле то самое ожерелье, — тут же покачала она головой.
— Мне жаль, — пробормотал Горчаков.
Вытащив из кармана платок, князь протянул его жене. Полина промокнула глаза и, всхлипывая, прижалась к нему всем телом. Обняв ее, Михаил принялся укачивать ее, как ребенка, шепча ей на ухо слова утешения.
— Спасибо, — прошептала в ответ Полина, — спасибо Вам за то, что Вы есть у меня!
— Я люблю Вас, Полин! — вздохнул Михаил. — Когда Вам больно, мне тоже больно.
— Мишель, я хочу ребенка, — едва слышно прошептала Полина, не решаясь взглянуть ему в глаза. — Очень хочу, мальчика, похожего на Вас, или девочку.
Горчаков замер, боясь поверить услышанному. Он уже совсем было решился уехать из Петербурга в Синявино, и только свалившиеся на них безрадостные новости отложили неизбежный, как он считал, разговор с женой.
— Полин, Вы не в себе сейчас, — пробормотал он.
Полина подняла голову, и отстранилась от него.
— Нет! Я сказала именно то, о чем думаю все последнее время. Я хочу быть с Вами, Вы нужны мне, Мишель.
— А Шеховской? — помедлив минуту, спросил Горчаков. — Он больше Вас не волнует?
Задавая этот вопрос, он понимал, что причиняет боль и ей, и себе, но не мог поступить иначе: он должен был знать.
— Не волнует, — едва заметно покачала головой Полина.
— С глаз долой — из сердца вон? — горько усмехнулся Михаил.
— Зачем Вы так со мной, Михаил Алексеевич? Мне нет причин лгать Вам. Я ужасно боюсь остаться в одиночестве, и не потому, что ежели Вы оставите меня, — да, да я знаю, что Вы собирались уехать в Синявино, — печально улыбнулась Полина, — общество отвернется от меня, а потому, что жизнь, как Вы могли только что убедиться, слишком быстротечна, и мы можем потерять то счастье, что нам даровано судьбой, в любую минуту.
— Может, Вы и правы, Полин, — положил свою руку поверх ее маленькой ладошки Горчаков. — Означает ли это, что Вы желаете видеть меня в своей спальне нынче?
Полина, смутившись, покраснела, но решительно кивнула.
— Я буду ждать Вас нынешним вечером и всегда, когда Вам будет угодно. Мы не могли бы отменить все сегодняшние визиты…
— Да, конечно, я немедленно отпишу, — поднялся с софы и направился к столу князь.
От Горчаковых
Тело княгини Шеховской похоронили на семейном кладбище в Павловском, куда его доставили из Петербурга в наглухо заколоченном гробу. После погребения и панихиды Николай Матвеевич долго сидел в своем кабинете, не зная, где найти слова, чтобы написать сыну о произошедшем. Злополучное ожерелье лежало перед ним на столе, жемчуг таинственно мерцал в ярком солнечном свете теплого майского дня, а бриллиантовая застежка вспыхивала всеми цветами радуги.
Год назад этот же самый радужный блеск привлек внимание одной особы. Молодая цыганка, собирая хворост для костра на берегу залива, увидела в песке нечто, блеснувшее в лучах заходящего солнца, и, опустившись на колени, стала осторожно шарить рукой по песку. Ее поиски увенчались успехом, о чем возвестил восторженный возглас. Отряхнув свою находку от песка, цыганка полюбовалась изысканной вещицей, а потом, не долго думая, надела ее себе на шею и, прикрыв свою находку шалью, бросилась подбирать рассыпанный по берегу хворост.
В табор, ставший на ночлег на берегу залива, она вернулась, когда уже совсем стемнело, и тут же попала под горячую руку ревнивого супруга. Ее мужу Петше показалось, что его жена слишком долго отсутствовала, да к тому же отсутствовала, как оказалось, не одна она. Петша знал, что один их соплеменник давно положил глаз на красотку и по его мнению только и ждал удобного случая, а сегодня его тоже не было в таборе. Заметив на шее "неверной" супруги новую безделушку, цыган рассвирепел и потащил ее к реке. Не дав ей сказать ни слова и несколько раз ударив несчастную по лицу со всей силы, он выхватил нож и всадил его прямо в сердце женщины, однако опомнившись, решил избавиться от тела, а своим соплеменникам сказать, что его жена якобы приглянулась местному барину и потому ушла в ближайшую усадьбу. Завязав в подол юбки несколько булыжников, Петша погрузил тело в лодку, оставленную на берегу рыбаками, и, выйдя на ней в залив, выбросил убитую супругу за борт. Вернув лодку на место, поутру он сделал вид, что сходил в усадьбу и вернулся один, потому что его жена приняла решение остаться с молодым барином и в табор возвращаться не собирается. Цыгане не считали изменой, если какая-нибудь цыганка дарила свои ласки кому-нибудь из иноверцев за несколько золотых, — более того, подобный заработок даже приветствовался. А зная вздорный и ревнивый характер Петши, ему поверили, рассудив, что его жена вполне могла остаться с приглянувшимся ей гаджо в поисках лучшей доли.
Именно это тело и нашли год спустя рыбаки.
Разрешившись от бремени, Анна поправлялась медленно. Организм, ослабленный сначала лихорадкой, перенесенной ею по весне, а потом беременностью, казалось, растерял все свои жизненные силы. Закревский с тревогой наблюдал за ее состоянием, приглашая из Киева все новых и новых докторов, доктора же в один голос советовали подождать. Василию Андреевичу вдруг сделалось страшно: он успел не на шутку привязаться к Аннушке и теперь боялся, что и она покинет его, едва появившись в его жизни. За мальчиком, названным Николаем Васильевичем, потому как появился он на свет в аккурат на Николу зимнего, взялась ходить старая Агата. Закревский хотел было найти няньку помоложе, но Анна, которая привязалась Агате, выходившей ее саму, уговорила его доверить Николку старой нянюшке.