Звезда победы
Шрифт:
Вот кого столько раз за последний месяц недобрым словом вспоминал Фомичев!
Заглядывая в глаза Фомичеву, понизив до шопота голос, Сазонов заговорил о заводских делах:
— Уже все слышал… Потушили звезду. Как же это? Ты так хорошо начал! Я думал, что у тебя пойдет, радовался. Видимо, все же отрыв от завода сказывается: не так просто и легко от армии вернуться к производству. Да, наша жизнь не так легка и проста, как, наверное, казалось вам в армии.
Сочувствие его Фомичеву было неприятно.
— Да, дела не очень хорошие. Кое-чем,
— Мне? Не понимаю, — Сазонов решительно отвел упрек.
— Ватержакетный цех очень плохо работает.
— Но свой план мы выполнили.
— Еле-еле… Но ведь вы обещали медь и сверх плана.
— Не все сразу. Когда-нибудь и мы будем давать больше.
— Когда-нибудь? Что это значит? Нужно сейчас.
Сазонов промолчал.
— Да, ты из отпуска, — вспомнил Фомичев. — Хороню отдохнул? Впрочем даже спрашивать не нужно. Ты очень хорошо выглядишь. Извини меня, но сейчас не могу задерживаться. Очень тороплюсь.
— Володя, может быть, встретимся вечером, потолкуем? Редко мы стали видеться!
— Только не сегодня, как-нибудь на-днях. У меня заседание партийного комитета.
— О, будет разнос!.. Ну, не робей. А после парткома?
— Не знаю… Вероятно, поздно кончится, — уклончиво ответил Фомичев. — Я от тебя вот что требую: займись ты делами цеха. Уехал в отпуск и ничего не сделал на второй печи. Так в ней и сидит «козел». А ведь говорили мы с тобой о ней. Возьмись, возьмись немедленно за вторую печь.
— Можешь быть спокоен за мой цех.
— Что ты болтаешь: «Мой цех, мой план!» — взорвался Фомичев. — Ишь, удельный князь какой выискался! У нас нет своих цехов. Есть завод. Для всех должны быть дороги заводские интересы… Да, мы потушили звезду. А ты говоришь об этом так, как будто это касается только меня. В этом также виноваты ты и твой ватержакетный цех.
— Наговорил!.. Да не стоит тебе так волноваться за ватержакетчиков, — сказал Сазонов благодушно.
Но Фомичев не собирался шутить.
— Гнилая твоя позиция.
Сазонов перестал улыбаться.
— Какая позиция? — ощетинился он. — Это позиция начальника цеха. Я не могу отвечать за грехи всего завода. Мне хватит и своего цеха.
— Да и у тебя дела далеко не так блестящи, как ты пытаешься показать. Печь запустили, потери выросли…
— Но меня месяц не было.
— Потери и раньше были велики, и все растут.
— Ты хочешь сказать, что у меня все плохо?
— У тебя нет оснований быть спокойным и смотреть этаким жизнерадостным воробышком. Словом, посмотри все хорошенько. Нам с тобой нужно серьезно поговорить о всех делах. Положение на заводе трудное. А сейчас особенно займись второй печью.
Они простились. Сазонов посмотрел вслед Фомичеву и пожал плечами: чего, дескать, человек порет горячку? Никогда его институтский товарищ с ним так не говорил. Да, видимо, пришлось ему не сладко на высоком месте. Тот и отвел душу. Но не стоит придавать этому серьезного значения. Уж он-то
5
Заседание партийного комитета началось ровно в семь часов. Члены парткома привыкли к точности.
Впервые Фомичев отчитывается о работе завода, шеститысячного коллектива. Все цехи как-будто встали перед его глазами.
Он говорил неторопливо, часто брался за стакан с водой — пересыхало горло, — стараясь держаться спокойно. Пачка мелко исписанных листков лежала перед ним на столике. Лицо его было чуть бледнее, чем всегда; голос звучал глуховато и с придыханиями, как у человека, страдающего одышкой; мелкий, как бисер, пот проступил на лбу и висках.
Выпивая из стакана мелкими глоточками воду, Фомичев всматривался в членов парткома, пытаясь по их лицам определить, какое впечатление производит на них его доклад. Не слишком ли мрачна его оценка работы? Передается ли им его уверенность, что коллектив сумеет преодолеть трудности? Но ничего сейчас нельзя сказать определенного.
Данько сидит на председательском месте. На нем тужурка из темного сукна, на клапане левого кармашка поблескивает значок депутата Верховного Совета РСФСР. Внимательно, не спуская глаз с Фомичева, парторг слушает его. Перед ним лежит большой раскрытый блокнот. Поглаживая пальцами щеточку усов, парторг берется за карандаш и пишет в блокноте. Записей все больше и больше…
У окна в самой глубине комнаты, закинув ногу на ногу, примостился Михаил Борисович Гребнев. Он производит впечатление самого молодого из присутствующих. Хмуря брови, Гребнев опять раскрывает свою записную книжку в красном переплете и пишет, осуждающе покачивая головой. Про него на заводе говорят: «Мужик кусачий». Выступает он всегда резко, но интересно. Очевидно готовится нападать на Фомичева.
Иногда слышится гулкий, как у людей с запущенным бронхитом, кашель мастера с ватержакетов Ивана Анисимовича Кубарева. Он сидит прямо напротив главного инженера, положив на колени большие, заросшие черным волосом руки, напряженно прислушиваясь к докладу.
Устало опустив голову, полузакрыв красноватые веки, словно задремав, сидит в глубоком кресле Немчинов. С утра ему нездоровилось. Изредка открывая глаза, Георгий Георгиевич с удивлением вглядывался в главного инженера, осуждая его за многословие, потирая седеющие виски, словно успокаивая головную боль.
Семь месяцев назад в большом зале Дворца культуры проходило торжественное заводское собрание. Обсуждались возможности выполнения годового плана. Фомичев хорошо, очень хорошо помнил тот вечер. Выступали представители всех цехов и говорили, что можно не только выполнить план, но дать стране медь и сверх задания. Сколько воодушевляющих слов звучало в речах! Выступал и Фомичев. Тогда он еще был начальником отражательного цеха.