Звёздная пыль
Шрифт:
Идиллическая картина окружающей природы совсем не согласовывалась с тем, что творилось в моей душе. Тревога, растерянность, страх бродили во мне, сменяя друг друга, и никто не мог рассеять мои опасения, никто не мог определённо сказать, для чего я здесь и кому я нужен.
Вскоре вернулся Рустам. Он снял с коня уздечку, спутал ему передние ноги ремнём и отвёл его пастись за изгородь.
– Проголодался? – подойдя ко мне, спросил он.
– Нет, нет, ничего, – ответил я.
– Поиграешь ещё на этой штуке,
– Понравилось?
– Понравилось… Мне бы так!
Я собрал саксофон и сыграл несколько джазовых тем. За всё время игры Рустам сидел, не шелохнувшись, и слушал меня с неподдельным интересом.
– Это джаз? – спросил он меня, когда я закончил играть.
– Джаз, – ответил я. – Как ты узнал?
– Я догадался. У нас такую музыку нигде не продают.
– Как это, не продают?
– Ну, кассеты.
– А… да их, наверно, нигде не продают. Может быть, только в специальных магазинах.
– А ты, говорят, хороший музыкант.
– Кто тебе сказал?
– Султан говорил дяде.
– А он не говорил, случайно, зачем меня сюда привезли?
– Нет, не говорил. А, правда, научишь?– продолжил он без всякой логической последовательности.
– Научу. Если есть желание.
Он осторожно взял саксофон в руки, повертел, разглядывая, потом дунул в него, издав гусиный выкрик, и так же осторожно положил его на крышку футляра.
– А сколько он стоит?
– Тот, кто покупал его, сказал, что три тысячи долларов.
– Ого! И «калаш» стоит столько же.
– А что бы ты купил, если бы у тебя был выбор: саксофон или, как ты его называешь, «калаш»?
– Не знаю. Наверное, саксофон.
Я посмотрел на Рустама. Обыкновенный мальчишка. Невысокого роста, щупленький, коротко остриженный, с живыми карими глазами. Хорошо говорит по-русски, почти без акцента. Я слышал о том, что в Чечне среди молодёжи бродят экстремистские настроения, а здесь я видел простого сельского паренька, который собрался учиться в университете и которого совершенно не интересует политика. И если ему и нужен «калаш», то только для того, чтобы удовлетворить собственное честолюбие: «У нас почти во всех есть «калаши», – вспомнились мне его слова. Он с удовольствием пасёт коров и овец, помогая дяде, ест простую пищу, которую, большей частью готовит сам.
Я ничего не могу сказать об остальных членах всего этого сообщества, вернее о взрослой его части. Мне трудно судить об этих людях. Тем не менее, находясь здесь, я не чувствовал к себе никакой враждебности. Наоборот, они обращались со мной как с равным, и если бы не та таинственность, с которой я связывал своё появление здесь, то можно было бы предположить, что я нахожусь в гостях.
– За водой со мной сходишь? – услышал я голос Рустама. Задумавшись, я не сразу сообразил, что он обращается ко мне.
– Схожу. Это далеко?
– Нет, недалеко. Здесь рядом есть ручей.
–
Рустам засмеялся:
– Я тоже долго не могу сидеть на одном месте.
Мы сходили с Рустамом за водой, потом он принялся чистить картошку. Я попросил у него нож, и мы с ним быстро начистили полведра, после чего он поставил на огонь большую кастрюлю для супа.
Ближе к вечеру приехал уже знакомый мне «бобик», за рулём которого был молодой горец из Итум-Кале. Его пассажиром оказался тот самый «небритый дядька», который ругался в Шатое с водителем. Они поздоровались с нами, «небритый» спросил что-то у Рустама на своём языке и оба скрылись в вагончике.
– Кто это? – спросил я Рустама.
– Который помоложе – это мой двоюродный брат Умалат, а тот второй, откуда-то приезжает, наверное, из Грозного. Я его не знаю, но вижу часто.
Чуть позже прибыли Султан и Магомед. К их лошадям были приторочены мешки, небольшие, но довольно увесистые. Их сразу же перегрузили в «бобик» и те, кто приехал на нём, сразу же укатили вниз.
Мне всё это показалось странным: и те мешки, которые они погрузили в машину и та поспешность, с которой они уехали.
– А чего это они не остались ужинать? – тихонько спросил я Рустама.
– Им надо дотемна спуститься в долину. Ты же видел, какая там дорога?
– А что это они увезли?
– Не знаю. Дядя говорил, что это соль для скота.
Султан с Магомедом умылись, поливая друг другу из ведра, и прошли в вагончик. Проходя мимо, Султан подмигнул мне:
– Не переживай, Саня, всё будет хорошо!
Потом похлопал меня по плечу и добавил:
– Тебя уже ждут. А сейчас пойдём ужинать.
– Где меня ждут? – спросил я его.
– Сейчас я тебе ничего не могу сказать. Скоро сам всё узнаешь.
После ужина Султан сказал, что мы уезжаем. Он о чём-то попросил Рустама, и тот подвёл ко мне своего коня, на котором ездил за овцами.
– Его зовут Маржан. Он смирный, – сказал он, – ты не бойся его.
– Почему Маржан? – спросил я Рустама.
– По-русски это будет Сапфир.
– А его как зовут? – я кивнул в сторону коня Султана.
– Мох. Мох – это Ветер. У Султана хороший конь. Ему за него четырёх коней давали, он не взял.
Я никогда не ездил на лошадях, более того, я даже не знал с какой стороны к ним подходить. Рустам помог мне взобраться на коня, и я, устроившись в седле, понял, что это не так уж и плохо.
Султан уложил мой саксофон в мешок и приторочил его к седлу своего Моха. После этого он легко вспрыгнул в седло, отчего его конь взвился свечкой и, протанцевав на задних ногах один круг, стал, покорно опустив голову. Обернувшись, Султан что-то крикнул Рустаму, тот привязал уздечку моего коня к хвосту Моха, затем подошёл ко мне и сказал: