Звездные часы и драма «Известий»

Захарько Василий

Для меня так и осталось тайной, почему именно эта, самая что ни на есть обычная в редакционных буднях, проходная моя реплика врезалась в его память и имела для него какое-то особое значение. Видимо, что-то не совсем рядовое значил прерванный мною их разговор. Вполне может быть, что его продолжением и явился второй, спустя пару недель, эпизод с участием нас троих.

— Можешь зайти? — позвонил Игорь.

Он был внутренне напряжен. Заговорил не сразу:

— Недавно от меня ушел Друзенко. У нас с ним состоялась тяжелая беседа, все не буду пересказывать. Главное: он подает в отставку. Хочу предложить тебе его место — первого зама.

Хотя все это прозвучало совсем неожиданно, я ни минуты не размышлял

над ответом. Он был подготовлен всем моим уже очень долгим опытом близкой к Игорю работы. Быть ближе к нему, чем сейчас, мне не хотелось. Если моя нынешняя должность имела традиционный, четко обозначенный круг прав и обязанностей, то у первого зама главного такого определенного, явно индивидуального объема работы и полномочий не было. Второй пост в редакции считался чем-то вроде дублера первого, но не могла быть завидной роль дублера у такого амбициозного и самодостаточного, самонадеянного редактора, как Голембиовский. Я видел это на примере Друзенко. Одаренный журналист, классный газетный организатор, он не чувствовал себя полным хозяином своего высокого должностного положения.

Оставаясь едиными в основном, бескомпромиссном — в выборе политического курса «Известий», главный и его первый зам нередко расходились во многом другом, касающемся тематики, содержания, стиля материалов, способов их подачи на газетных полосах. Было время, когда обмен мнениями, творческие споры на высшем редакционном уровне казались делом не только естественным, но и необходимым, а их участники получали при этом взаимное удовлетворение. Однако с годами этого удовлетворения становилось все меньше. Внешне все выглядело по-прежнему: Голембиовский и Друзенко давние, еще с футбольной молодости, друзья, они уважительно относятся друг к другу, могут вместе и охотно посидеть за рюмкой. Но их руководящий тандем как таковой не составлял твердого единого целого. И не мог им быть, потому что первый в этом тандеме цепко держал в руках всю редакторско-управленческую власть и делиться ею со своим дублером не очень желал. Ни в стратегии газеты, ни в ее каждодневном содержании. Когда номер или многие номера газеты делались в отсутствие Игоря, он по возвращении в редакцию приглашал к себе Толю, иногда и меня, и, листая полосы, комментировал их: что-то ему нравилось, что-то — нет. Нормальная практика в работе главного редактора, так, наверное, происходит во многих газетах. Но с некоторых пор в этих комментариях стали преобладать замечания в том роде, что если бы он был в редакции, то такой-то материал, такой-то заголовок не вышли бы в газете и тому подобное. Прежде не свойственная Голембиовскому, эта новая его поза очень давила на самолюбие Друзенко, давала ему ясно понять, кто есть кто. Сильное неприятие у Друзенко вызывала склонность Игоря приближать к себе отдельных сотрудников, наделять их своей особой любовью, нередко преувеличивая их заслуги, закрывая глаза как на профессиональные, так и на чисто человеческие слабости.

Что касается наших с Игорем служебных отношений, то время показывало, что мы неплохо срабатывались. Он предоставлял мне большую свободу действий в рамках моей должности ответсекретаря, я же всегда считался с его руководящей ролью, так что у нас не было никаких проблем во взаимодействии. А услышав предложение занять место Друзенко, я в первую очередь увидел в нем угрозу своему вполне комфортному существованию: нечеткое разделение полномочий между главным редактором и первым замом было чревато психологическим напряжением, чего никак не хотелось. Имелась еще одна очень веская причина, почему меня не обрадовала перспектива сесть в кресло и получать более высокую зарплату второго человека в редакции.

Исповедуя принципы единства управленческой команды, я должен был бы как дублер главного редактора оказывать ему полную поддержку в проводимой им политике во

внутренней жизни редакции. Но я не мог на это пойти в двух принципиальных для меня вопросах. Один из них — по моему (и не только моему) глубокому убеждению, Игорь допускал большую ошибку, одобряя начатое Гонзальезом еще с год назад раскалывание коллектива на тех, кто добывает деньги для АО и кто их проедает. Первые — это люди из рекламной службы, вторые — журналисты.

Противопоставление одних работников другим находит отражение и в протоколах совета директоров. Все тот же Гонзальез: «Пока реклама — единственная возможность получать деньги. Двадцать работников рекламного отдела дали 800 миллионов рублей прибыли, а творческие работники деньги только расходуют…»; «…благодаря титаническим усилиям рекламного отдела…»; «…творческие редакции работают плохо, не думают о том, что их заметки снижают привлекательность товара для рекламодателей, которые уходят к рекламным газетам тиражом в 2–3 миллиона экземпляров». На одном из заседаний эти заявления не принимает Друзенко:

— Почему такое разделение на прибыльные и неприбыльные подразделения газеты? Оно неправомерно.

Толю поддерживает директор по производству Станислав Лазарев:

— Не надо упрощать проблему и сравнивать «Известия» с рекламными газетами. Во всем мире реклама уходит на телевидение и в специализированные рекламные издания. Нам надо искать другие источники дохода.

Снова Друзенко:

— Не надо постоянно твердить, что плохо работают журналисты, поэтому и нет рекламы… Надо думать о развитии коммерческих направлений.

Противоречивые оценки давал Голембиовский. На одних заседаниях он высказывал удовлетворенность работой журналистов: «По опросам и коллег, и читателей, мы на сегодня — лучшая газета»; «Локомотивом АО, безусловно, остается газета “Известия”: ее марка, престиж, достаточно высокий авторитет как массовой политической газеты». Другими речами, и все чаще, становился на сторону Гонзальеза: «качество газеты не пользуется массовым спросом»; «повысить качество газеты можно лишь располагая квалифицированными журналистами, которых предстоит найти…».

Как-то Игорь собрал редколлегию для обсуждения очередных задач, а на роль докладчика позвал Гонзальеза, который удивил всех тем, что стал читать заранее заготовленный текст. Этого за ним никогда не водилось, он умел хорошо говорить, держать внимание и переполненного Круглого зала. Здесь же сидели десять человек, предрасположенные к обычному в кабинете главного редактора живому разговору, не имевшие перед собой никакой справочной информации. Докладчик же обрушил на нас не только горы цифр, но и тщательно сформулированные комментарии и выводы. Их направленность и смысл были понятны с первых минут: он и его службы — настоящие работники, журналисты — плохо организованная масса иждивенцев. Разгорелись страсти, вышедшие далеко за рамки падающего бюджета, и я не мог быть их пассивным наблюдателем. Собственно, я и был первым, кто взорвался от возмущения услышанным… Так что, если бы я принял предложение стать первым замом, это обязательно привело бы меня к постоянным столкновениям с Гонзальезом и к неизбежному поэтому осложнению отношений с Игорем. Что никак не могло способствовать делу.

И еще один важный момент. Неся на себе груз президентской ответственности за экономику, Игорь стал постепенно приходить к малоприятному для большинства журналистов выводу, что тираж газеты надо поднимать не традиционными для «Известий» материалами. Более легкими, развлекательными, ерническими, желательно скандальными, то есть массовыми — и они пошли! Это и был второй вопрос, по которому я не смог бы по своим журналистским взглядам оказывать активную поддержку главному редактору в качестве его дублера. Вести же свою игру, находясь в составе одной команды, было не в моем характере.