Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина
Шрифт:
— Пленницы нам нужны, Пауль, видит бог, нужны! — опять выступил из угла пещеры Даниэль, — если б не пленницы, нас бы давно перебили! Давно уничтожили бы… Это точно…
— Пусть уничтожат, пусть стреляют, пусть покажутся, наконец. Перед тем, как подохнуть, я хочу харкнуть свинцом в их дикарские рожи.
— У тебя нет детей, Пауль…
— Лучше б и мне не появляться на свет…
— На все воля божья…
— Да ну тебя с твоим богом!
— Он даже бога не щадит!.. — заскулил опять Кнопс.
— Кончайте! Хватит… —
Вальтер лежал, сложив руки на полупустом рюкзаке и опираясь на них подбородком, и с непроницаемым лицом слушал перепалку.
Ганс знал, что общая злоба, не найдя виноватого, обрушится на правого. Кнопса не любили больше других, и цепочка порвалась в самом слабом звене. Кто знает, доживи обер-лейтенант до этого дня, может быть, он оказался бы на месте Кнопса. Но обер-лейтенант и унтер-офицер успели уйти от расплаты, и теперь оставался один Хампель. Слишком много накопилось боли. Враг — виновник всего был недоступен. Без вины виноватый Кнопс сидел под боком. А накопившаяся злоба жаждала исхода; тут руганью и дракой души не отведешь. Тут злоба на крови настояна, и расплате другой не быть. Сегодня злобу эту закидали, как костер валежником; она подымит немного, но скоро прорвется опять в Пауле, в Кнопсе или в Карле… Повод не нужен. Чаша переполнилась — вот и причина, и повод.
А пленницы?
Даже Пауль понимает, что они живы до сих пор только благодаря пленницам. Он знает и то, что обер-лейтенант пытался ценой освобождения пленниц открыть себе путь, но его постигла неудача. Враг упрям: он и пленниц вернет, и пещеры очистит.
Но чаша переполнена.
И уже льется через край…
Штуте решил не сопротивляться, если солдаты подойдут к их пещере. Пленниц все равно не посмеют убить, как не посмеют покончить с собой. А оказать сопротивление опасно для самого капрала. Вся накопившаяся злоба может обрушиться на него; задним числом поздно будет решать, была ли месть справедливой.
— Фрейлейн!
— Я все слышала.
— Ну и что вы думаете?
— Что я могу думать? Нашей судьбой распоряжаетесь вы.
— Нам сейчас одинаково тяжело.
— Нас одинаково мучает жажда, но тяжело нам по-разному.
— Мне кажется, что голод и жажда для всех одинаковы.
— Не для всех. Этому мальчику особенно тяжело, — Гуца кивнула на Клауса, — он умирает от раны и умирает от жажды.
— Жажда и вас не пощадит.
— Знаю, но что я могу сделать? Я и так проявила слабость, попросив воды. Но ее нет, и вы не посмеете обвинить их в жестокости.
Штуте промолчал.
— Я попросила воду для немцев, — продолжала пленница, — чтобы они собрались с силами и лучше прицелились в тех, кто подал им воду. Не знаю, может быть, это равно измене…
Гансу нечего было сказать пленнице.
…Над горами рдело вечернее небо. Солнце уже ушло за хребет, только могучие
Вечерело.
Глава третья
Вскоре со скалы, нависшей над пещерами, послышалось:
— Таджи!
— Таджи-и-и! — разнеслось по пещерам. Каждый замер в том положении, в каком застал его осторожный мальчишеский голос.
— Зовут… — Клаус раскрыл глаза и, не мигая, уставился в потолок пещеры.
Теперь все знали, кого звали — Таджи. Та-джи! — это было не просто имя: в этих звуках жила надежда.
Все обратились в слух, чтобы услышать, как девочка встанет и выйдет на площадку.
Таджи вышла из пещеры. В первое мгновение она чуть не задохнулась от смрада и не смогла раскрыть рта.
— Ау! — отозвалась она, наконец.
— Ау-у! — крикнули сверху.
— Ауу-у! — загудели ущелья, — аууу! — долго повторяли горы.
Все одинаково прислушивались к этому гулу. Словно сами горы, скалы, ущелья встав выше суда человеческого, решали судьбу инородцев.
Сверху опять послышалось:
— Таджи, скажите им, пусть наберут воду.
Таджи расслышала, но не поверила своим ушам.
— Что ты сказал, Тутар?
— Одного пусть отправят к источнику!
— Как?
— С двумя котелками. Один для вас. Мы не будем стрелять. Слышишь?
— Сами не носите, что б им подохнуть! — не удержался Вахо.
— Вы не будете стрелять?
— Нет, так и передай Гуце.
— Ладно.
— Пусть идет без оружия!
— Понятно.
— Не поднимая головы. По сторонам не смотреть.
— Понятно, Тутар!
— Если поднимет голову, я тут же стреляю! — опять не удержался Вахо.
— Передам.
— После этого без нашего разрешения ни шагу.
— Сколько их там? — опять раздался голос Вахо.
— Человек семь-восемь…
— Как это… семь-восемь?
— Один ранен.
— Выживет?
— Не знаю… Нет!
У входа в пещеру Таджи встретил взгляд Клауса и с такой осторожностью проводил ее до Гуцы, словно на голове у девушки стоял таз, до краев полный водой. Можно было подумать, что, споткнись девушка, раненый тут же скончается.
Когда Гуца, выслушав Таджи, обернулась к Штуте, раненый смежил веки.
Из второй пещеры, поверх натянутого брезента смотрели шесть пар горящих глаз.
— Кто-нибудь из вас пойдет и принесет два котелка воды.
У Хампеля на лбу выступил холодный пот, он выпрямился во весь рост, ударился затылком об камень, но боли не почувствовал. Теперь Кнопс не чувствовал жажды. И никто, кроме раненого, не чувствовал.
— Стрелять не будут, — сказала Гуца.
— Ах?..
Гуца не поняла, у кого вырвалось это «ах». Наверное, у всех.
— Не будут стрелять! — повторила она.
— Мы не можем вас освободить, — сказал капрал.
— Знаем.