Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина
Шрифт:
— Ганс, — слабо простонал умирающий.
«Никак не отмучается, бедняга…» — подумала Гуца.
Штуте словно не слышал.
— Ганс, нас обманули?.. Фрейлейн…
Гуца промолчала. Тогда Таджи коснулась ее плеча и глазами указала на Клауса.
— Вы не бойтесь… — сказал умирающий.
— Я не боюсь, — ответила Гуца. Она и в самом деле не боялась. Для нее все потеряло цену.
— Фрейлейн… ведь вы для меня попросили воду, — Клаусу хотелось верить, что о нем беспокоился не только Ганс, но и Гуца, и Таджи. Ему хотелось
— Скажите, фрейлейн, ведь вы для меня просили воду?
— Да.
— Я знал, что для меня… Как было бы хорошо, если б они не выстрелили.
— Это не они, — неуверенно сказала Гуца.
— Наши ребята не стреляли, — прошептала Таджи.
— Вон и девочка говорит… — Клаус помолчал, словно собираясь с силами, и с виноватым видом объяснил: — Тогда очень хотелось пить. И тебя я потому укусил, Ганс…
— Замолчи, Клаус!..
— Теперь жажда прошла. Тяжелее, но пить не так хочется. Ты ведь веришь, Ганс, что они для меня попросили воду?
— Верю.
— Сядь. Теперь ночь, они до утра не выйдут. А выйдут, все равно пленницы ни при чем. Во всем я виноват.
— Они этого не знают.
— Я скажу, если они придут. Ты сядь ко мне поближе.
Сдерживая охватившую его дрожь, Штуте шагнул в глубь пещеры и присел. Стало тихо. В эту ночь Бауману дышалось особенно трудно.
— Может, поспишь?..
— Я думаю, Ганс…
— Давай перевяжу рану.
— Нет, не хочу. Рана не беспокоит, воздуха только не хватает. В горах воздух разряженный.
— Когда очень высоко.
— Вам тоже трудно дышать?
— Да…
— Вам трудно дышать, потому что, обер-лейтенант и Альфред…
— Замолчи, Клаус…
— Когда я умру, сбросьте меня вниз.
— Замолчи! — крикнул Штуте.
— Ладно, не буду… О другом поговорим… Вот на таком расстоянии, как до тебя… нет, немного поближе, мама ставила мне на ночь воду в прозрачном графине…
— Клаус!
— Знаешь, почему я вспомнил? Мне не так уж хочется пить… просто смешно — маму вспомнил…
— Смешно?!
— Ага, знаешь почему? Она ставила широкогорлый графин полный до краев, без стакана.
— Как же ты должен был пить?
— Стакана, мол, тебе может и не хватить, так что, чем мучиться в темноте, бери и пей из графина. Правда удивительная женщина моя мать, Ганс?
— Да.
— Я по ночам воду любил пить, потому и вспомнил.
— Больше не говори.
— О воде не буду.
— Ладно.
— Я лежал у окна, а мама… У нас была одна комната чуть больше этой пещеры.
— Ты лежал у окна и что?
— По ночам, когда лил дождь, вода стекала по рамам на подоконник. Мама застилала его тряпкой. Тряпка впитывала влагу, и вода не текла на постель. Понимаешь?.. В ливень тряпку приходилось выжимать.
— Если ты не замолчишь, я встану и пойду на родник.
— Нет, Ганс, я не о воде говорю, я просто о том, как мы с мамой жили…
—
— Но мне не хочется спать.
— Постарайтесь, — попросила Гуца, — завтра утром я принесу вам воду…
— В вас не выстрелят…
Опять стало тихо, и тут послышался крик Даниэля.
— Изыди, нечистый!
Капрал вскочил, вскинул оружие.
Глава восьмая
Если б вороной Баска не ходил по этой тропе раз десять, он непременно свалился бы в пропасть. Крутые спуски, подъемы и повороты чередовались один за другим.
Тутар внимательно разглядывал скалы, но вокруг не было ни души.
Тутар был уверен, что сверху стрелял Аби. Конечно Аби, больше некому… Вероятнее всего, он видел-таки спустившегося в село Вахо; исчезновение Гуа также не осталось для него незамеченным, но поскольку ребята держали все в тайне, он не выдал их, а пустился следом — принять участие в спасении Таджи. Когда ребята перебрались на скалу над пещерами, он занял их старое место: если б немцы сумели вырваться на тропинку, Аби встретил своих. Сняв с погибшего парашютиста оружие и боеприпасы, он несколько дней просидел в укрытии без дела. А сегодня видит — вышел из пещеры немец, и Аби ничего не стоит взять его на мушку.
Он так и сделал: прицелился в немца и выстрелил.
Но после его выстрела началось что-то непонятное: раздалась автоматная очередь; Тутар вскочил и бросился к коням. Аби перепугался не на шутку. Неужели он все погубил? Неужели из-за него озверевшие фашисты перестреляли пленниц?..
Тутар спрыгнул с коня и полез вверх по круче.
На месте их старого укрытия никого не оказалось. Когда он оглянулся на пещеру, твердый ком подкатил к горлу. Он думал, что ни сестры, ни гостьи уже нет в живых.
В отчаянье, лишившись последней надежды, полез он вниз. Слезы мешали разглядеть дорогу. Баска фырканьем приветствовал его на тропинке. Он обнял коня за шею.
— Пойдем к дедушке, Баска, — говорил он коню. — Пойдем к дедушке и все ему расскажем. Нанскани погубил нас, не то мы спасли бы Таджи и Гуцу…
До развилки дорог он ехал с намерением вернуться в село, но, подъехав к развилке, понял, что это невозможно: не мог он, обесчещенный и опозоренный, явиться в родное село, к старейшине рода.
Глава девятая
— Вы не сможете принести воду, вам не подняться по этой тропинке! — сказал немец, когда на рассвете Гуца вылезла из бурки, чтобы идти за водой.
Бауман лежал без сознания и не слышал слов Штуте.
Выбравшись из бурки, Гуца убедилась, что немец прав: стоило ей встать, как у нее закружилась голова, а ведь даже в первый день она не в силах была подняться по тропинке без чужой помощи.
— Дайте посуду! — все-таки сказала она.