Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина
Шрифт:
Таджи вернулась в пещеру и подбежала к Гуце.
Глава шестая
Наступила ночь. В щели над брезентом, на темном небе загорелись звезды.
Голод, жажду, страх, озлобление — все окутал мрак. Он разъединил людей, оставил каждого наедине с собой, как в водоворот втянул в мутный и беспорядочный внутренний мир.
…Черная туча закрыла звезды. Мрак сделался непроницаемым. Только привычные к темноте глаза могли разглядеть светлое
Даниэль собственноручно вывел на одном из них «идти», и это оказалось смертным приговором.
На все воля божья, но не должен был господь писать приговор рукой Даниэля.
Даниэль все проделал честно. И не ему выпало «идти», видно сжалился господь над его дочерьми… Так зачем при несказанной своей доброте заставил он Даниэля написать приговор, написать тем самым огрызком карандаша, которым он пишет письма дочерям?
Верно, опять испытывает его всевышний. Велик господь, велик. Так неужели он не знает душу раба своего?
Люди испытывают друг друга, потому что в чужое сердце не заглянешь, а человек многолик и коварен. Но господь всевидящ… Наверное, он хочет забрать Даниэля в рай и потому шлет на муку. Столько мук!..
Ты бог, ты все можешь! Сегодня заставишь написать «идти», а завтра дашь в руки ружье, дабы пристрелил он лежащего рядом. А потом спросишь:
— Ты убил, Даниэль?
Боже милостивый, сделай одолжение — хватит его испытывать. Ты знаешь, что Даниэль терпелив, как Иов, но…
Даниэль прижал руку к губам: «Господи, помилуй»…
Все в мире подлунном подвластно тебе, так зачем же, если Вальтеру все равно суждено было погибнуть, зачем ты рукой Даниэля написал приговор? А еще твердишь — «Не убий!»
Да какой же он убийца, бедняга Даниэль: копался человек в своей землице, без жалоб тащил тяжелое ярмо… Все равно тебя не обманешь, господи, так, если хочешь знать правду, вот она: не трогал бы ты его, оставил бы в развалюхе-халупе с женой и детьми…
Такая его судьба?
А кто определил ему судьбу?
Не ты?
Кто же решает человеческие судьбы?
Даниэль перекрестился, испуганно оглядываясь: уж не сатана ли влез в пещеру: «Избави нас от лукавого…»
Даниэль не думал, нет, кто-то нашептывал ему: «И судьбы он определяет, и тебе огрызок карандаша сунул под руку. А сам смотрит с небес, наблюдает. А потом возьмет весы и будет взвешивать: сюда грехи, туда — добро. Чего же он их взвешивает, грехи-то с добром? Бог он или лавочник? Выдумал, понимаешь, весы и допросы!.. Развлекается, понимаешь!..
Даниэль чувствовал, что его душой овладевает сатана, и хотел крикнуть: «Изыди!» Но искуситель поселился в нем не сейчас, а когда он написал на клочке бумаги: «идти».
Ад выдумал! Да скажите на милость, разве ж это можно — ад выдумать? Ты вот человек, а ничего подобного
— Изыди! — прошептал Даниэль, потом повернулся к востоку и перекрестился: — Заступник мой еси и прибежище мое, бог мой и уповаю на него… Изыди, нечистая сила! — Он хотел плюнуть, но слюны не было.
Все. Теперь ему не защитить себя. Вон и черти отовсюду набежали, по его душу пожаловали. Вон один присел на рюкзак, другой — пониже, третий между ног скачет. Хвосты закрутили, рожицы скривили и махонькими носами нюхают Даниэля. Нюхают и подбираются поближе. Лезут под мышки, суют в рот свернутые в трубки бумажки и вдувают смрадный дух.
— Изыди! — крикнул Даниэль.
От его крика черти вдруг выросли до потолка, зашумели, закричали:
— В чем дело?
— Что еще!
— Изыди, злой дух!
— Это мы, Даниэль! Мы!
Но Даниэля не обманешь. Он божий человек и не даст чертям овладеть его душой. Он отбивается, отбивается изо всех сил, и руками, и ногами… Не трогайте его! Не троньте!..
— Прочь, искуситель!
— Кому это он?!
— Даниэль!..
— Спятил, бедняга…
— Очнись, слышишь?
— Прочь! — кричит Даниэль, — прочь! Изыди, сатана!..
Глава седьмая
Гуцу, казалось, ничто не могло удивить, но вероломство заступников отравило ей жизнь. Зачем они убили немца, которого сами пустили за водой? Еще больше удивлял ее Ганс: он из-за них ставит в опасность свою жизнь…
Бывают поступки и события, которые невозможно объяснить. До сих пер Гуце было ясно, что пленницы нужны немцам, как заложницы, для собственного спасения. Теперь немцы видят, что воду им не дали, стало быть, лишили жизни. Пленницы оказались приманкой, с помощью которой одного из них вывели из пещеры, и, избавившись от них, они избавятся от несостоятельных надежд и выстрелов в спину — только и всего.
Сильный, широкоплечий Штуте стоит у входа в пещеру и никого к ним не подпускает, хотя знает, что этого ему не простят.
Как ни трудно было поверить в это, Гуца все больше убеждалась, что у Ганса не было никаких планов, никаких намерений, связанных со спасением пленниц. Гуца вспомнила теперь все: его слова, поступки, и сердце ее еще больше болело от того, что она не понимала этого человека и оскорбляла его недоверием.
Таджи тоже не отрывала глаз от стоявшего у входа немца: наивная горянка не могла вымолвить от удивления ни слова.
Ганс не предал своих, нет. Он знает, что пленницы не виноваты, и защищает их. Защищает не врагов от своих, а себя самого, то, что он считает правильным и справедливым — Клауса, Гуцу, Таджи…