Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)
Шрифт:
В конце чтения у меня тряслись руки. Ох уж эти доброжелатели, чтоб их судьба наградила тем же, чем они одаривают людей!
Я сидел, подперев голову рукой. Мне было стыдно посмотреть в глаза Нине Витольдовне.
– Великое опрощение, - промямлил я.
– Единение с народом... так сказать... так... так...
Потом мы оба долго молчали.
– Иван Иванович... вы понимаете...
– Ничего я, Нина Витольдовна, не понимаю. Понимать - значит быть готовым что-то посоветовать, что-то предпринять. Я не герой, Нина Витольдовна, я только обыкновеннейший нудный Иван
– Но вы же мужчина... Вы - олицетворение чести... по крайней мере я вас таким считаю.
– Ну и что вы предлагаете? Чтобы я требовал сатисфакции от вашего, простите, гусара?
– Я и сама не знаю, чего от вас хочу... я так растерялась... я убита... уничтожена... Я... я... не хочу...
– А Катя?
Молчание.
Потом серым, будничным голосом Нина Витольдовна произнесла:
– Я знаю, что мне делать.
Это было сказано с большой убежденностью.
Я посмотрел на нее пристально, очень пристально.
– Нет, так нельзя.
Глаза у нее были печальные, с серым налетом безысходности. И яркая красота ее как-то вдруг поблекла, сделалась будничной, словно стерлась.
Мне стало страшно.
– Вы можете дать мне время подумать? Я не могу помочь вашему горю, но мне хотелось иметь основания одобрить или осудить ваше решение.
– Это была, кажется, единственная возможность не вызвать ее отпор глупым или неосторожным словом.
– Только для вас!
– сказала она, подумав.
– Простите, но вы какой-то блаженный... Вы, кажется, единственный человек, которому можно верить, которого можно послушаться.
И снова долго молчали.
В учительскую вошла Евфросинья Петровна, возбужденная, с острым блеском в глазах.
– Мамочка, обстоятельства сложились так, что Нина Витольдовна с Катей погостят у нас несколько дней.
– Я рада, очень рада!
– всплеснула она руками, и это было вполне искренне.
– Ну вот, - сказал я.
Евфросиния Петровна кружила вокруг Бубновской, как оса над неразрезанным арбузом. Как и любопытному насекомому, ей хотелось поскорее добраться до глубинной сути.
Нина Витольдовна очень нервничала - как там свекор?
Когда смерклось, я прихватил с полдюжины яиц, кусок сала и пошел к Бубновским. Застал одного старика в темной хате. Узнав меня, он тихонько заныл, а вскоре расплакался. От холода и голода.
Скрутив несколько жгутов соломы, я растопил печь и поджарил яичницу. Старик сидел на скамье, сгорбившись и завернувшись в старый плед. Белые усы его и подусники колыхались от беззвучного плача.
– Нину Витольдовну вызвали в уезд на семинар, и она просила помочь вам.
– Да, да...
– промямлил дед, - моя невестка - благо'одная женщина.
Чтобы не обидеть старика, я положил и себе яйцо в тарелку и тоже ковырял его вилкой.
– Ниночка - ангел...
– бубнил старик.
– Она всегда меня любила.
Я развлекал Бубновского примерно с час, пока не прибыл Виктор Сергеевич. Слышен был его начальнический басок, когда он отпускал кучера.
– Ба!
– потер он руку об руку от холода.
– Сколько лет, сколько зим!
– затем ухватил мою руку обеими
– А где Катя? Где Нина?
– с подозрительностью спросил отца.
– Нина - благо'одная женщина!
– изрек старик, подняв вверх палец.
– "И возглаголила Валаамова ослица!.." - с привычной в этом доме фамильярностью сказал молодой Бубновский.
– Виктор Сергеевич, на два слова!
Он посмотрел на меня прищурившись, с какой-то инстинктивной тихой ненавистью. Забрал со стола каганец, буркнул отцу:
– Ты, папа, можешь спать.
В светлице театральным жестом указал мне на табурет, а сам умостился в потертом кресле, заложил ногу за ногу.
– Чем обязан?
Я молча подал ему письмо.
С очень серьезным видом, время от времени поглядывая на меня все с той же тихой ненавистью, он прочитал до конца, письмо.
– Вы, как я догадываюсь, сегодня представляете интересы Нины Витольдовны?
– с легкой издевкой спросил он.
– Если хотите - да.
– Ну так вот, господин присяжный поверенный, - легкий поклон в мою сторону, - считайте, что ваша миссия расстроилась. Во-первых, я не имею намерений вдаваться в суть мерзкой анонимки какой-то немытой хамки, а во-вторых, свои семейные дела буду решать сам, без вашего благородного вмешательства. Думаю, что учительская семинария, - он прекрасно знал, что за мною еще и экстерн в классической гимназии!
– что учительская семинария научила понимать вас элементарные вещи. Честь имею!
– и снова поклон.
– К сожалению, разговор не закончен, Виктор Сергеевич! Дело серьезнее, чем вы думаете. Я - заведующий школой, где служит ваша жена, и отвечаю не только за ее работу, но и за ее душевное спокойствие.
Тихо, но четко Бубновский произнес страстное, с дворянскими вывертами, гусарское выражение.
– От полноты чувств и вовсе не касаемо вас!
– снова поклонился он.
– О безусловно!
– согласился я.
– Кто же захочет нарываться на пощечину?.. Однако вы прекрасно знаете, что все, изложенное в письме, как вы изволили сказать, анонимной хамки, - чистейшая правда, и вам придется, гражданин советский служащий, пойти вместе со мной к Нине Витольдовне и просить у нее прощения. Думаю, что это будет очень своевременно в связи с ожидаемой чисткой советского аппарата!
– Вы... вы гений, Иван Иванович! Я всегда так думал, а сегодня убедился в этом окончательно!
– И Бубновский загоготал вполне откровенно: он не был лишен юмора. Вскочил с кресла, заходил по комнате, расстегнул сорочку, потирал пальцами волосы на груди.
– Да, да, вы гений! Вы Плевако, и можете считать, что я вложил в эти слова оскорбительнейший смысл! Да, да! Вы - гениальный шантажист и схватили меня за горло, я хриплю - согласен!.. Да, согласен проползти на коленях во имя нерушимости семейных устоев, перед лицом торжествующего пролетариата! Ну, пошли!
– И он фамильярно хлопнул меня по плечу.
– Будете свидетелем унижения проклятого дворянства, к которому я всегда чувствовал отвращение даже в объятиях щедрых на ласки пейзанок!
– И потащил меня из хаты.