...И никто по мне не заплачет
Шрифт:
Главное — хорошенько вытирайся.
Позднее, когда Леонарду было уже без малого восемнадцать лет и он знал много о жизни человеческой, он вспомнил это и дурно подумал об учителе Гербере; но, с другой стороны, тот, правда, уже на смертном одре, в пятьдесят восемь лет, женился на восемнадцатилетней Аулу Фюрст, тоненькой, словно восковой девочке. Люди говорили: только из-за пенсии пошла.
Как-то раз учитель Гербер застиг Леонарда вечером у школьной стены, где тот назначил свидание Лотте Галлер. Эта самая Лотта тоже училась в восьмом классе и сложена была так, что у Лео кружилась голова, когда бы он ее ни увидел. Он пришел на свидание со своей грезой — Лени
Ты булку ешь?
Он хотел этим сказать, что девушка, такая, как Лотта Галлер, должна есть только пирожное. Но она, верно, не слышала его слов, потому что ответила довольно глупо:
Ты что, второй ученик в классе?
Он сказал:
Да. — И это была правда. Первым, разумеется, был Фикентшер. В эту самую минуту из-за угла показался господин учитель в мягкой серой шляпе. Он был похож на Вотана. Учитель взглянул на приветствовавшего его взглядом человека, побывавшего в царствии небесном, и сказал:
Подойди-ка сюда, Кни!
Лео прошел десять шагов к своему учителю, со страхом глядя на вторую пуговицу его плаща. Господин учитель провел невероятно мягкой рукой по его волосам и сказал:
Сейчас только март, мой мальчик, погоди, покуда наступит лето.
У Лео был глупый вид, и к тому же он сильно покраснел. Сейчас ведь был июнь...
А учитель добавил:
Хочешь обзавестись семьей? — И как-то странно рассмеялся, а мальчик, запинаясь, сказал:
Я случайно встретил Галлер. Она ела булку.
Так, так,— отвечал учитель, и взгляд его опять уже был далеко. Лео ощутил легкий толчок в спину, учитель пошел своей дорогой, а Лео обернулся. Но Лотта уже давно исчезла.
Четыре года спустя Лео однажды увидел ее на велосипеде. Она ехала с фабрики, где ее обязанностью было вставлять маленькие винтики в сложный механизм.
—Ну? Ты опять замечтался? — сказал Биви Леер и пихнул своего друга.
Вот и конец, — ответил Лео, очнувшись.
Чему конец-то? — поинтересовался Биви.
«Пришел конец горняцкой жизни, пришел конец»,— смеясь, запел свободный Лео.
Ей-богу, у тебя шариков не хватает, — заметил Биви и немножко обиделся. Каждому ясно, что у Лео иной раз не все дома. Тут появился учитель Гербер и, улыбаясь, сказал:
Ну-с, дорогие мои мальчики.
Он первым вошел в актовый зал, следом за ним те, кому предстояло участвовать в концерте.
Многие жильцы с Мондштрассе, 46, сидели на оставленных для них местах. Матчи Коземунд, например, фрау Леер и фрау Кестл. Даже господин Рупп был здесь, в коричневом спортивном костюме, к которому у него было две пары брюк — гольф и обыкновенные длинные; сегодня на нем были длинные брюки. Праздник начался хоралом, который старший учитель сыграл на фисгармонии.
Педали, изгибаясь и пыхтя, нажимал один из шестиклассников. Он был почти невидим за инструментом и с таким рвением вдувал воздух в меха, что старший учитель не мог найти ни одного тихого регистра и закончил громовым аккордом. Затем на помост из трамплинов взошла Коземунд и продекламировала стихотворение. Оно называлось «Метла» и начиналось с такой сентенции: «Волшебной палочкой в дому (как миру ведомо всему) была метелка...» При этом Марилли новешеньким веником сметала в кучу воображаемый мусор.
Дворничиха, которая явилась незваной, сидела в самом последнем ряду и тихо, но страшно
Но Марилли в перешитой материнской блузке декламировала совсем неплохо. Она ни разу не запнулась, и учительница даже пожала ей руку, когда она сошла с помоста— с видом, правда, несколько вызывающим.
Следующим номером было соло на ученической скрипке— исполнитель Биви Леер. Учитель пения в помощь ему взял на камертоне ля. «Ля»,— вдобавок очень тихо пропел он, потому что Биви сразу же сбился с тона. Учитель пения стоял за нотным пультом, на который как-то наискось, вытянув шею, уставился Биви. Ученик Леер играл «Море» Шуберта. Когда по тексту дошло до «А чайка над морем взвилась...», господин Рупп в третьем ряду самодовольно усмехнулся. Он тоже знал «Море» Шуберта, иногда даже напевал его. Но так как он был насмешник, для которого нет ничего святого — так по крайней мере считали все жильцы дома,— то и придумал собственный текст к «Морю» Шуберта. И место о чайке, которое как раз играл юный Леер, в переложении господина Руппа звучало так: «Она ему вся отдалась». Вот какие мысли лелеял господин Рупп вместо того, чтобы ощущать легкую грусть школьного выпускного вечера.
После того как Биви пожал бурю аплодисментов за безошибочно сыгранное «Море», на подмостки уверенным шагом вышел Лео. Его подготовили к роли корифея говорящего хора. Хор читал «Песнь о колоколе», Лео изображал мастера и говорил его слова, а другие школьники, в том числе даже Фриц Фикентшер, были подмастерьями.
«Веселей, друзья, за дело», — приказывал Лео, широко и решительно шагнув вперед, и подмастерья брались за дело. Всегда спокойный учитель Гербер, умевший возвыситься над любой ситуацией, поймал себя на том, что беззвучно повторяет за исполнителями слова ученного и переученного «Колокола». Но перед заключительной строфой Лео взглянул на ряды слушателей, среди которых сидела его полуслепая бабка, и вдруг взгляд его наткнулся на Лотту Галлер. Им снова овладело безумие, как уже не раз в присутствии какого-нибудь почтенного взрослого — сейчас это был старший учитель, — и он стал думать: что тот скажет, если он, Лео, выступит из хора, подойдет и без всякого повода, холодно, по-деловому влепит ему оплеуху? И что сделает?
С простертыми руками народного оратора, с жестом фанатика Леонард посередине строфы «Колокола» — при этом он отдавал себе отчет в том, что делает, — сказал:
На Гузенто близ Коценцы про себя лепечут песни.
А надлежащий текст гласил:
Труд наш, если бог поможет, Славу мастера умножит.
Учитель Гербер мигом очутился на сцене, двинулся прямо на Лео и мягко придавил книзу его простертые руки. Хохоток прошел по рядам, где сидели девочки. Лотта Галлер побагровела, кое-кто из взрослых тихонько рассмеялся, а подмастерья Леонарда стали подталкивать друг друга. Но учитель Гербер спокойно сказал:
Дорогие родители и соученики, прошу вас, не прогневайтесь, наш милый Леонард Кни, волнуясь, перепутал два стихотворения. Конечно, это никогда более не повторится.
И он поступил правильно, усадив Леонарда, который вдруг затрясся в ознобе, в кресло рядом с собой.
Общее веселье улеглось неожиданно быстро. Старший учитель говорил о сотрудничестве семьи и школы, о смысле и цели воспитания, а также об обязанностях государства и общества по отношению к молодежи. Затем фрейлейн Модль внушала впрочем, довольно кратко, восьмому девичьему классу, как необходимы дисциплина и порядок. После нее с речью к покидающим школу мальчикам обратился учитель Гербер.