...И никто по мне не заплачет
Шрифт:
Как-то в пятницу вечером Биви Леер увидел свою Хеди идущей под руку с пузатым господином лет сорока.
В субботу она уже не пришла на танцы.
Фирма Бертеле находилась теперь на третьем этаже большого флигеля. Ганс и Лео ввинтили крюки в потолок двух комнат, числившихся за господином Бертеле, и развесили на них уцелевшие лампы. На чердаке были свалены остатки труб, ящик с выключателями, калориферы, предохранители и рулоны проволоки.
Целую неделю оба паренька разносили по соседним домам карточки фирмы и опускали их в квартирные почтовые ящики. Фрейлейн Хегеле предавалась
Иногда она не уходила даже в субботу вечером и дожидалась господина Бертеле, который спал на кровати, днем покрытой турецким покрывалом.
Карл Коземунд сидел за обеденным столом и пил прямо из миски подливку от помидорного салата. Маленькие кусочки лука он с помощью указательного пальца так располагал по краю миски, чтобы в последнюю минуту сполоснуть их в рот вместе с остатком уксуса. Матчи с неподвижным лицом стояла за его спиной.
Прошедшей ночью она неопровержимо установила факт его измены. Когда муж покончил с подливкой и сказал «хорошо», потому что готовила его супруга действительно первоклассно, Матчи заперла изнутри кухонную дверь. Марилли дома не было. Затем она сказала вибрирующим голосом:
Это что еще такое?
Что именно? — спросил револьверщик, чье равнодушие во время еды было не натуральным, а синтетическим.
Не задавай дурацких вопросов.
Эй ты, заткни глотку, а то худо будет!
Что там было, выкладывай сейчас же, юбочник бесстыжий!
Ты совсем ошалела, чего тебе надо, у тебя, ей-богу, не все дома! Я же вчера был на кегельбане, и все. Право, тебе надо к врачу пойти с твоими навязчивыми идеями!
Ошалела?!. — выкрикнула Матчи, вцепилась Карлу сзади в волосы, рванула так, что он полетел со стула на спину, и стала орать громко, пронзительно и однозвучно, как фабричная сирена. Волос его она так и не отпустила. Карл лежал на полу беспомощный, комичный и тоже орал.
Пусти, говорят тебе, пусти сейчас же! Сейчас же пусти, слышишь!
Из квартиры Цирфусов послышался какой-то грохот. Вдова стучала в потолок палкой от швабры. Такое бесстыдство, чуть не каждый второй день закатывают скандалы! Опять крик, бьют посуду и, кажется, швыряются мебелью. Истеричная жердь, эта Матчи, — а в молочной будет здороваться как ни в чем не бывало.
Теперь Карлу удалось схватить жену за ноги, у самой щиколотки, где они уходили в мягкие туфли из верблюжьей шерсти. Схватить неистовым рывком, как в свободной борьбе. Матчи тяжело рухнула на пол, падая, ударилась ртом об острый край раковины и рассекла себе губы.
Один зуб вонзился в нижнюю губу, и Матчи закричала, как лошадь, а на свете ничего нет мерзостнее и глупее такого лошадиного вопля.
Карл вскочил на ноги — в глазах одно только разрушение. Он встал и башмаками наступил на спину Матчи, из губы которой хлестала кровь. Встал, взял тяжелый нескладный нож для колки растопок, лежавший под плитой, и бессмысленно всадил его в дверь. Так что потом едва вытащил.
Он открыл кран, пустил воду, сдвинул с места плитку и вдруг совершенно спокойно надел шляпу. Матчи между тем заперлась в уборной и через узенькое окошко взывала о помощи:
По-о-о-мо-о-гите!
Карл спустился по лестнице вполне спокойно, только несколько вяло. У всех дверей стояли хозяйки. Карл молча прошел через эти шпалеры. Любопытство, плохо скрытая радость и щекотное изумление проступали на лицах зевак. Внизу охнула дверь.
Вопли Матчи перешли в тонкий заливистый плач. Когда Карл вышел из дому, фрау Цирфус изрекла:
Этого следовало ожидать.
Карл больше не вернулся. И не прислал за своими вещами. Не захотел взять даже подтяжек и своего рабочего комбинезона, что, конечно, было бы вполне естественно. Его развели, но, разумеется, заставили платить. Как же иначе. И платить немало. Матчи принесла справку от врача, и даже судья покачал головой: можно же так отделать женщину. И не за что-нибудь, а просто со зла. Дочери она сказала, что отец уехал. А она упала и стукнулась о раковину, что было правдой.
Но Марилли была уже не так глупа, чтобы мгновенно 0бо всем не разузнать. И все-таки она качала головой и задумчиво говорила про себя:
Нет, мама, нет, так не годится.
Все это устроила Ханни Бруннер. В союзе с природой и склонностями Марилли. Когда кончилась история с Леонардом, вертихвостка призадумалась. Но думала она совсем по-другому, чем Лео и многие другие, мыслящие закорючками и спиралями. Марилли мыслила напрямки. И приблизительно так: теперь она уже хочет знать, из любопытства и потому, что Ханни и другие говорят, что это прекрасно. А все прекрасное у нее должно быть.
Многие девушки, так она читала в немудрящих книгах и слышала от разных людей, видимо, узнают это только в браке. Но она не хочет так долго ждать. Она считает, что неправильно заранее ничего толком не разузнать. Почему бы, собственно? Ей было сравнительно безразлично, от кого она об этом впервые узнает; но уж, конечно, она хотела такого, который не станет разводить сентименты. И с которым будет безопасно.
Вот до чего додумалась Марилли. И своими думами она поделилась с Ханни Бруннер. А так как та хотела, чтобы подруга от нее не отставала, то уже давно ломала себе голову, как ее на это толкнуть.
Она думала, прикидывала, размышляла, покуда ее мысль не зацепилась за слесаря Мюллера. Внезапно, как зацепляется платье за изгородь из колючей проволоки, тут уж и с места не сдвинешься.
И Ханни сказала Марилли:
Слушай-ка, я знаю одного.
Говори же!
Скажу, а ты испугаешься.
Не бойся, не испугаюсь.
Что ты скажешь насчет моего?
— Кого?
Ну моего, в мастерской.
Слесаря? — Марилли ничуть не удивилась.
Ну да, — подтвердила Ханни. — А ты ни чуточки не испугалась?