...И вся жизнь (Повести)
Шрифт:
— Откуда ты взял, что мы отступали? Отходили! Улавливаешь разницу между этим? Не отступали, а отходили! Отсебятину порешь, старший лейтенант.
Черт знает что… Пора уже привыкнуть к этому уродливому слову «отсебятина». Оно хлестнуло не только Криницкого, но и меня, как кнутом. Почему в журналистике, где всегда должна биться живая, творческая мысль, надо карать за «отсебятину». Вялые, бесхребетные статьи, густо уснащенные цитатами, не вызывают раздражения — привыкли. Другое дело, если статья написана темпераментно, автор нашел
— Где вы эти мысли взяли? Почему отсебятину порете?
Вот и сейчас, после того, как Рындин произнес это магическое слово, наступила тишина.
— Что ж ты молчишь, Олег? — в голосе Рындина слышался явный вызов.
— Разве ты сам не прошел горьких дорог, разве тебе не стреляли в спину с чердаков или из-за угла? — вопросом на вопрос ответил Криницкий.
— Мне в спину не стреляли, — заявил Рындин. — Даже в самые горькие минуты, переходя на новые позиции, я не чувствовал себя покинутым. Мы не были щепками, которые безвольно болтались на гребне волн. Всегда я знал, что обо мне думает командование, что есть человек, который направляет не только весь ход войны, но и каждый шаг в лесной пуще.
— Некоторые товарищи путают редакцию с дискуссионным клубом. Вместо того, чтобы решать давно решенные проблемы, вы бы потрудились сдавать материал. Следить за этим надо прежде всего вам, товарищ Соколов.
Мне показалось, что Криницкий обрадовался моей нотации, — начатый разговор его тяготил. Он получил благовидный предлог для отступления. Рындин нагло ухмылялся. И в этой ухмылочке чувствовалось его явное превосходство, сила.
— Зайдите ко мне, — попросил я Рындина, — есть интересный материал.
Опубликованная в газете статья П. Рындина о лесорубах вызвала неожиданный отклик. В редакцию пришло письмо от самих героев очерка. Они сообщали, что неизвестные каждый день присылают записки с угрозами, требуют от них «выматываться из лесу или писать завещание». Рындин, несколько раз перечитав письмо, стукнул огромным кулаком по столу:
— Гады! Это им так не пройдет! Надо немедленно сообщить в органы государственной безопасности.
— Я сообщил. Но у меня есть конкретное предложение: поезжайте-ка вы на место. Там договоритесь с работниками госбезопасности о защите своих героев. Вы понимаете, в лесной пуще это нелегко сделать, но надо. Мы каждый день станем печатать ваши отчеты о работе лесорубов. Пусть знают гады, что советских людей не запугаешь.
— Правильно! — согласился Рындин. — Очень правильно. Я горячо поддерживаю ваше предложение, Павел Петрович. Пошлите Криницкого. Пора его проверить на настоящем деле.
— Поедете вы.
— Не претендую. За славой не гоняюсь.
— Получите у секретаря командировку.
— Боюсь, что кое-кто сочтет нецелесообразным мой отъезд из города.
Рындин испытующе посмотрел на меня. Этот взгляд должен был, очевидно,
Вспомнил день, когда пришли в редакцию Маркевич, Криницкий и Рындин. В кабинете Соколова Урюпин рассказывал им о пресловутой ошибке, которая чуть не прошла в номер. Хотя ошибка и была выловлена, но о ней узнали в партийной коллегии обкома. После разговора с Разиным я терялся в догадках, кто мог сказать. Сейчас почти убежден, что сделал это Рындин. К тому же он хвастался, что на Урале до войны учился или работал вместе с Разиным. Так вот этот таинственный «кое-кто», на кого так охотно ссылался Рындин!
— Передайте кое-кому, что я дал приказ сегодня же вечером выехать в командировку именно вам.
Рындин вразвалочку покинул кабинет.
Вечером ко мне в кабинет несколько раз заглядывала Ольга Разина. Улучив минуту, когда я остался, наконец, один, она рискнула зайти.
— Слушаю вас, Ольга Андреевна.
— Я хотела вам сказать…
Мне показалось, что Ольга сильно волнуется. Я опустил глаза и стал рисовать на бумаге кружочки и звездочки.
— Может, лучше мне уйти из редакции? — спросила Разина.
— Вам не нравится работа?
— Очень нравится.
— Так в чем же дело? Вас кто-то обидел!
— Нет, что вы!
— Тогда не вижу повода.
— Видите, знаете… — прошептала Ольга. — Но если вы хотите, останусь.
— Конечно, оставайтесь. Будем считать, что этого разговора не было.
— До свидания, Павел Петрович. Будьте осторожны с Рындиным.
— Нашли кого бояться!
— Да. Я его боюсь. Он мужу наплел о нас… Вы не знаете, какой он человек… — Ольга скрылась за дверью.
Предупреждение Разиной опоздало. Сразу же после того, как Рындин отказался выполнить мой приказ, я собрал редакторат. Соколов предложил объявить Рындину выговор за недисциплинированность. Виктор Антонович не согласился.
— Выговор ему, что мертвому припарка, — горячо заявил он. — Гнать надо из редакции.
Голоса разделились. Мне лично пришлось больше по душе предложение Урюпина, но все же я решил внять голосу рассудка, позвонил секретарю обкома Рудису и рассказал о своих сомнениях.
— Рындин не входит в номенклатуру обкома, — ответил секретарь. — Решайте как подсказывает партийная совесть. Лично я трусов терпеть не могу…
Партийную совесть мне не пришлось долго спрашивать. Перед самым приходом Разиной у меня в кабинете побывал Рындин. Я ему сообщил, что он уволен из редакции.
— Формулировка? — теряя обычное самообладание, спросил Рындин.
— Трусость! Уволены из редакции как трус.
А вот теперь пришла Ольга и предупредила о грозящей опасности. Ну что ж! Будет писать кляузы. Он на это способен.