...И вся жизнь (Повести)
Шрифт:
— Уютные гнездышки вьют пташки божьи. Ну, вейте, вейте! А я пойду дежурить.
— Что с тобой, Виктор? Не заболел ли?
— Все в ажуре. Я пошел. Кстати, — Урюпин засунул руки в карман широченного клеша, достал кошелек, — вот талоны на водку. Вручаю тебе на хранение. От греха подальше. На коленях просить стану — не давай.
Я пожал плечами. Из кухни пришла Тамара, начала упрашивать Виктора остаться. Тот отрицательно покачал головой — не могу, дела.
— А у меня к вам тоже дело. — Тамара вынула из сумочки
— Ты была у Беркутова? — спросил я.
— Была, а что! — вызовом ответила Тамара.
— А то, что мы тебя не возьмем на работу. Не станем в редакции разводить семейственность. И в отделе писем у нас уже есть человек.
— Маркевич — литсотрудник отдела писем, — уточнил Соколов.
— Я с этим направлением пойду в обком партии. Вы что-нибудь слышали, товарищ редактор, о демократическом централизме?
— Растем и крепнем, — буркнул Урюпин. — Вопрос можно считать решенным. Приказ о назначении Тамары Васильевны Ткаченко заведующей отделом сегодня же будет подписан мной лично. Как редактор считает, может ли его заместитель подписать приказ?
— Если он имеет право подписывать газету, которую читают десятки тысяч человек, то бумажку, которую прочтет двадцать человек, — тем более.
Едва за Виктором Антоновичем закрылась дверь, Соколов спросил:
— Не знаешь, какая его муха укусила?
— Сам удивляюсь.
— Странный он какой-то, — поддержала разговор Тамара, — наверное, неприятности.
— Кстати, почему он развелся? — спросил я.
Соколов пожал плечами. О семье Урюпин никогда ни с кем не говорил.
— Эх вы, друзья-приятели, — напустилась на нас Тамара, — рядом работаете, а ничего о человеке не знаете.
В эту ночь я не думал ни о «третьей фазе», ни о газете, ни о типографии. Я просто радовался приезду любимого человека. Временами мы, перестав шептаться, прислушивались к неспокойной тишине ночного города. Казалось, где-то далеко ухают орудия, пыхтят паровозы, ревут моторы бомбардировщиков, идущих или возвращающихся с задания. Совсем близко, в развалинах, по ту сторону улицы, в тишине раздались один за другим три выстрела.
Тамара вздрогнула, плотнее прижалась ко мне:
— Часто так стреляют?
— Бывает.
Утром нас разбудил стук в парадную дверь. Принесли телеграмму, посланную Тамарой из Москвы четыря дня назад.
— Вот мое алиби, — торжественно заявил я.
— Может, сходим на базар? Ты меня проводишь? Завтракать будем дома.
— Нет, пойдем в «Розу». Я угощаю.
Столовая была почти пуста. В дальнем углу за столиком сидел Владас Рудис. Я предупредил Тамару, что это и есть тот самый секретарь обкома, к которому она хотела идти жаловаться на меня. Он интересный и смелый человек. Недавно его наградили орденом Ленина за организацию партизанской
— Он что, оставался на территории, занятой немцами? — спросила Тамара.
— Кажется, несколько раз его сбрасывали с парашютом… Культурный человек. Мне говорили, что он владеет чуть ли не пятью иностранными языками.
Рудис расплатился с официанткой, подошел к нашему столу.
— Что же вы, дорогой мой, реформу в армии произвели? — укоризненно спросил он.
— Какую реформу? — не понял я.
— Читайте сегодняшний номер «Зари», фамилии командующих фронтами перепутали. Невнимательно у вас газету читают. Разберитесь.
Завтрак мне показался невкусным. Не терпелось пойти в редакцию. Как же Виктор Антонович так невнимательно читал полосы. Ведь опытный журналист.
Стараясь отвлечь меня от невеселых мыслей, Тамара излишне восторженно хвалила каждое блюдо, которое приносила нам официантка — красавица Ядя.
Когда мы уже собирались уходить, Ядя, смущаясь, сказала:
— Товарищ редактор, извините, мне надо отчитываться. Ваш заместитель вчера взял литр коньяку и сказал, что вы утром отдадите мне талоны.
— Конечно, конечно, — я достал торжественно врученную мне Урюпиным книжечку с талонами на напитки, — вот, пожалуйста.
На улице я дал волю словам:
— Гнать его надо, подонка. Пьяница несчастный. Сегодня же пойду в обком.
— Считай до тысячи, — посоветовала Тамара. — Вспомни, как поступал в подобных случаях Сергей Борисович.
— У него же не было в заместителях забулдыг. Здесь каждый человек на учете. Он редакцию разлагает.
— Ты отлично видел, в каком он был вчера состоянии.
— Видел, видел, — недовольно проворчал я. — Ты уж лучше, Томка, не вмешивайся…
Взрыв потрясает Принеманск
Статью мне дали уже в гранках. Прочитал ее с удовольствием. В ней есть и сердечность, и страсть, и наблюдательность, и раздумья. Настоящая публицистика. Тамара никогда раньше не выступала с публицистическими статьями. Неужели на нее такое благотворное влияние оказало содружество с Региной Маркевич? Возможно, они дополнят друг друга. Что ж, как говорится, дай бог…
Тему они взяли острую, волнующую — о женщине на войне, о верности и любви, о семье и ее прочности. Основой для статьи послужило письмо, полученное редакцией. Речь в нем шла о разбитой семье фронтовика. Жена советского офицера, оставшись в оккупированном Принеманске, пошла на содержание к гитлеровцу. Соседи презрительно называли ее «немецкой овчаркой».
Кончились бои, вернулся домой муж. Узнал о позорном поведении жены и ушел из семьи. Сейчас он, не оформив развода, второй раз женился. К нему приехала подруга, с которой познакомился на фронте. Скоро у них будет ребенок.