100 shades of black and white
Шрифт:
— Ты не его собственность, Рэй! Ты человек и принадлежишь сама себе! — кажется, Дэмерона несет. Страх, помноженный на ожидание, превращается в смертельный коктейль из эмоций, вот уж точно.
— Ты могла быть с нами. Быть свободной. Ты могла бы…
— Могла бы что? А? — переспрашивает его Рэй. Она прекрасно знает все эти доводы, которыми ее потчует Сопротивление. Перейди на их сторону, помоги установить мир в галактике, спаси мирных и накажи по заслугам тех, кто осмелился восстать против. Бла-бла-бла. Очередной словесный мусор.
— Могла бы стать цепной псиной на
Смотрит, как белеет его лицо, то ли от злости, то ли от страха. Тьма тут разбери попробуй.
— Я знаю, что я делаю, Рэй. Я делаю правильные вещи.
— А я, значит, нет? — может и хорошо, что на голове этот клятый шлем, а то испепелила бы его на месте. Потому что Рэй с недавних пор терпеть не может лжи. Может, Кайло Рен и больной ублюдок с особенными идеями, но он никогда не солжет ей. Пошлет на верную смерть — возможно. Сам придушит, когда она ему надоест — вполне. Но лгать и прятаться за сахарно-сиропной дезинформацией?
Он куда лучше этого.
— Знаешь, По, у меня для тебя история, — с ее лица падает маска напускного веселья, оставляя только самое настоящее. Ее настоящую. Растрепанную, с выжженным добела кислотой лицом, с разноцветьем синяков на висках. — Однажды я услышала голоса. Знаешь, такое бывает, когда к тебе приходит Сила. Так много голосов, и все твердили о своем.
Она откидывается назад на свое пыточное кресло, расправляет плечи, зная, что выглядит в нем не как на дыбе, а как на королевском троне. Так, как это нравится Кайло.
— Кто-то молил о покое, кто-то о мести, и им всем было больно, страшно. Там, где они были сейчас, как-то совсем невесело оказалось. А потом я услышала голоса, которые узнала. Представляешь? — Рэй следит за ним, делающим вид, что ему все равно, но застрявшим между дальним углом и ее импровизированным «троном».
— Это были голоса моих родителей. Мертвых, конечно. Угадай, кто убил их. Думаешь, Орден? Неа, — она качает головой. Ей уже все равно, и эту боль она пережила, похоронила вместе с мечтами о спокойной жизни, но ведь все для По. Чтобы он прочувствовал.
— Их прикончило Сопротивление. Потому что посчитало опасными. Кто-то подумал, что они разболтают все, что знают, если их поймают. А мертвые не разговаривают, вот так-то.
Дэмерон молчит. Смотрит на нее и просто молчит. Ну так правильно, ему же нечего сказать. Неужели он до сих пор считает свою сторону единственно-верной, светлой и невинной? Ну тогда, печально. На войне обычно нет хороших и плохих. Есть победители и мертвые.
— Но вся соль не в этом, По, — Рэй наклоняется вперед, как может. Тянет за собой целый ворох ремней, опоясывающих голову. — Я рассказала об этом Люку. Он сказал, что никаких голосов нет, и мне нужно просто выбросить все из головы.
Ее хватит еще на парочку предложений,
— Он делал все так, как ему удобно. Твой Люк Скайуокер.
Вот и все, она затыкается, давит растущую изнутри боль, смешанную с приступами кашля.
— Я… — По оживает. Видок у него не из оживленных. Так выглядят живые мертвецы. Те, кого подняли слишком поздно. Или слишком рано. — Я думал, что мы сможем договориться. Серьезно, Рэй. Я надеялся, что ты вернешься к нам. Что тебя еще можно убедить.
Его почти жаль. Почти — здесь ключевое слово.
— Иди ты нахуй, По, — она облизывает потрескавшиеся губы. Кажется, теперь все.
Он отшатывается, останавливается только у двери.
— Я хотел спасти тебя, Рэй. А теперь — нет.
И исчезает.
Дверь за ним лязгает, прижимается к стене так гладко, что кажется, никакого выхода на самом деле тут и не было.
Не было и нет, ведь так?
Но Рэй сделала все, что хотела. Теперь очередь за ним, если… если она ему еще дорога.
Вот и проверим, учитель, — губы сами собой растягиваются в подобии улыбки, но на настоящую сил нет.
Чем они ее пичкали последние пару дней? Наркотиками, что ли. Да еще исаламири эти… Ремни давят на лоб, мешают, и кожа под ними чешется. А голоса не умолкают.
Не те, что связаны с Силой, в пыточной Силы больше нет. Ее личные голоса.
Рэй устраивается поудобнее на кресле, шевелит затекшими ногами, старательно, чтобы восстановить кровообращение, иначе она потом и шагу не сделает, когда Рен за ней придет. Свалится на пол по-дурацки, а он ее еще и пнет, мол, разлеглась не вовремя.
Прикрывает глаза и снова молится в никуда.
— Рен, если ты меня слышишь…
На самом деле он не так плох. Да, психопат. Да, иногда слишком нервный. Но он ее спас тогда.
Держал за горло над обрывом, стискивая так, что шея трещала. Рэй думала, он ее просто придушит и выбросит. Даже меча пожалеет в крови какой-то мусорщицы купать. Сломает горло, отбросит в сторону или вниз, и пойдет себе дальше.
Но почему-то он заговорил с нею. И глядя в его глаза, насквозь безумные, залитые Тьмой, с золотистыми искорками в самой глубине, Рэй поняла, что он не лжет. Впервые за всю ее жизнь — Джакку, встреча с Финном, Ханом Соло, а затем и с Леей — хоть кто-то не жалел ее притворно, не пытался использовать.
Кайло Рен предложил ей выбор. Не себя, хотя она потом приняла и это. Приняла его безумие вместе с разумом и телом.
Он предложил умереть за ложь, которую она ненавидела. Или жить для себя.
Кажется, она не могла решиться. Молчала и пялилась в его странные глаза, налитые ситхским золотом, висела камнем, уцепившись за его пальцы, стискивавшие шею.
Вот он ее и сбросил. Помог так помог, ничего не скажешь. Оставил Рэй саму решать, что ей дороже, а ядовитая вода жгла легкие, царапала горло изнутри, разъедала кожу, выбеливая и истончая ее.