125 rus
Шрифт:
В нелепой своей поэзии я обожал использовать образ Франца Кафки, сидящего в
одиночестве на трухлявом заборе, закутанного в тяжелое пальто. Теперь и не вспомнить,
откуда я вытащил сию картинку, но упорно ассоциировал себя с Кафкой в своих самых
смелых литературных амбициях. Уж больно славно у него рисовалась особая, столь
понятная многим ипостась «тысячеликого героя» - отвергнутый одиночка, гоголевский
«маленький человек» в разрезе, с червяками в мозгах, с больной душой…
пальто.
Уже находясь здесь, я перечитывал «Письмо отцу» и опрокидывал рюмки коньяка
«Пять звездочек» одну за одной: «…Я с давних пор прятался от Тебя – в свою комнату, в
книги, в сумасбродные идеи, у полоумных друзей.»20 Иные отрывки я хотел и вовсе
переписать от руки, а потом заучивать наизусть, царапать их на собственной коже – до
того меня впечатляло сходство событий и эмоций:
«Непосредственно мне вспоминается лишь одно происшествие детских лет. Может
быть, Ты тоже помнишь его. Как-то ночью я все время скулил, прося пить, наверняка не
потому, что хотел пить, а, вероятно, отчасти чтобы позлить вас, а отчасти – чтобы
развлечься. После того как сильные угрозы не помогли, Ты вынул меня из постели, вынес
на балкон и оставил там на некоторое время одного, в рубашке, перед запертой дверью. Я
не хочу сказать, что это было неправильно, возможно, другим путем тогда, среди ночи,
нельзя было добиться покоя, — я только хочу этим охарактеризовать Твои методы
воспитания и их действие на меня. Тогда я, конечно, сразу затих, но мне был причинен
глубокий вред. По своему складу я так и не смог установить взаимосвязи между
совершенно понятной для меня, пусть и бессмыслен- ной, просьбой дать попить и
неописуемым ужасом, испытанным при выдворении из комнаты. Спустя годы я все еще
страдал от мучительного представления, как огромный мужчина, мой отец, высшая
инстанция, почти без всякой причины — ночью может подойти ко мне, вытащить из
постели и вынести на балкон, — вот значит, каким ничтожеством я был для него.»21
Под такими текстами, задолго до моего рождения написанными пророчествами, я и
впрямь превращался в реинкарнацию достославного скриптора Франца, но в
реинкарнацию особую, начисто лишенную писательского таланта (хоть и предъявлявшую
большие претензии на этот счет), и способную лишь проходить сквозь заранее
предначертанные круги отцоводетишного ада, бесконечно анализировать и страдать,
страдать, страдать, прямой трансляцией выжимая из себя буквенные слезы и кровь,
пролитые на мои никогда на кончающиеся дневники.
«Это было намеренно оттягиваемое прощание с тобой»22, писал Кафка отцу о
литературном творчестве. Тянулся к книгам. Бедолага.
Аякс, Грегор Замза, отвратительное
высоких кругах фамилии, безмолвная рыба под два метра ростом, бьющая хвостом – авось
лишь этот звук да услышат, ломал очки, сжимая их в кулаке, потирая разбитые о стену
костяшки (на обоях оставались забавныевмятинки), тщетно пытаясь найти объяснение. На
это уходили бесценные и безмозглые долгие годы. Глупая рыба. Я оставался на широких
палубах ржавых кораблей, в отличие от меня, до сих пор помнивших, где их настоящий
дом. Как и их прародители, корветы «Гридень» и «Америка», первые гости япономорских
20 Ф.Кафка. Письмо отцу.
21 Там же.
22 Там же.
23 Герой повести Ф.Кафки «Превращение»
гаваней. Хотя, как пишет Алексеев, транспорт «Маньчжур» несколько раз и менял свое
якорное место, то была лишь притирка перед окончательным переездом. Храбрые
корабельные сердца принадлежали Владивостоку.
А у меня никогда не было дома, но мне бы хотелось, чтобы Город-Осьминог прописал
меня на постоянное место жительства. Я мог бы стать его преданным немым капитаном
списанных и истлевших, объеденных ржавчиной кораблей.
Сегодня я видел в музее Арсеньева пробковый спасательный круг на стене. Красно-
белый, с надписью «Манджуръ». Я сфотографировал его. Вечером я купил хороший
словарь иероглифов для более детальной расшифровки следующего уровня Бескупюрного
Жития. Занимаясь этим переводом, я ощущал себя Шерлоком Холмсом. Он повышал
самооценку куда существеннее, чем жук-Замза.
Глава 13.
«Н» – Невельской
«НЕВЕЛЬСКОЙ Геннадий Иванович (1813-1876), известный исследователь Дальнего
Востока, адмирал (с 1874). До 1846 служил на кораблях в Северном, Балтийском и
Средиземном морях.
В 1849 Невельской, будучи командиром военно-транспортного корабля “Байкал”,
прошел с грузом из Кронштадта вокруг мыса Горн в Петропавловск-Камчатский,
исследовал и составил описание о. Сахалина, доказав, что Сахалин — остров, а не
полуостров, как ранее считали; исследовал Сахалинский залив, Татарский пролив,