1910-я параллель: Охотники на попаданцев
Шрифт:
Барон протянул мне рюмку, а потом звякнул по ней своей и опрокинул содержимое в рот. Пришлось повторить за ним, и в нос ударил резкий запах.
— Самогон, да и только, — выдавил из себя я, ставя рюмку на стол.
— Элитный шотландский самогон, — крякнув, поправил меня начальник и поспешил запить виски порцией кофе.
— Хорошо, — произнёс я, поморщившись и тряхнув головой. Не любил крепкие напитки. Только с бароном и пил. — А что если наткнусь на этих?
— Веди себя как с обычными попаданцами. Конечно, если будет понятно, что это пришлые. Может быть, даже притворяйся дурачком.
Барон сжал губы трубочкой и посмотрел на бутылку виски, а потом поднял золочёную трубку телефона, крутанул ручку и произнёс: «Зайди».
В кабинет снова чопорно проник адъютант, неся несколько пухлых конвертов.
— Машину вызови, — коротко распорядился Бодриков, приняв конверты, а после обратился ко мне: — Это жалование. Там подписано кому что. Я от себя немного добавил. И смотри, чтоб рыжая не надорвалась. Говорят, есть сие у ведьм. Жалко будет такой самородок потерять.
Я кивнул. Схлынувшее нервное напряжение переросло в апатию. Я даже не сильно запомнил, как доехал до усадьбы на авто Бодрикова. Разве что удивился сумме, которую барон добавил. Было больше табельного жалования в пять раз.
Часовой у калитки вытянулся по струнке. В усадьбе же ноги сами понесли меня в аппаратную. Под ногами привычно проскрипели ступени, а помещение с мерно мерцающим экраном встретило обыденным гулом ламп.
Иван опять спал, положив руки на столешницу и уронив на них голову. Он даже не проснулся при моем появлении. Перед глазами встал образ мёртвого бродяги. Вспомнились слова: «Черт. Не может человек просто из воздуха». Может. И мы его просто проворонили.
Во мне закипела злость. Я с силой хлестанул тростью по столу, отчего она прогрохотала, как выстрел. На пол с шелестом полетели листы писчей бумаги.
— Встать!
Ванька подорвался и, вытянувшись передо мной, стал таращиться красными сонными глазами. Он сейчас явно ничего не понимал.
— Ещё раз не доложишь о чём-то подозрительном, я тебя вдоль хребтины отхожу вожжами. Понял?!
— Так точно, ваше высокоблагородие! — выкрикнул испуганный оператор.
Я глубоко вдохнул, задержал дыхание, а потом выдохнул. Нужно сохранять спокойствие. Все это было обыденные неурядицы, и с их нужно решать по мере поступления. Ничего этот труп не доказывает, бездомный мог нажраться пшеничной сивухи до чёртиков, и не признать обычного бандита, а если я сейчас буду лютовать на пустом месте, ничего хорошего не случится.
Я снова втянул носом воздух, переводя дух. Кажется, к обеду успеваю.
Ноги снова понесли по лестнице, но уже не вверх, а вниз. Из столовой раздавались женские голоса и звон посуды. Дверь была приоткрыта.
— Нет. Вилку — в левую руку. Нож — в правую.
Это была Анна Кукушкина. Ее слова звучали так, словно были калькой с множества других таких гувернанток-воспитательниц, обитающих в широченной империи. Не хватало типовых «Вам надлежит», «Вы обязаны» и «Недопустимо» со всеми прилагающимися инструкциями. А подобный наставительный тон им, сразу видно, прививали с пелёнок.
— Так, неудобно же, — заканючила Настя в ответ.
— Мало ли что неудобно. Вы обязаны вести себя подобающе.
Я криво улыбнулся и вошёл, держа в руках пухлые конверты. При моем появлении
— Дамы и господа, вот ваше жалование. Можете сходить по магазинам, закупиться. Анна, я предлагаю вам приодеть Настю. Барон премию добавил, посему думаю, на причитающиеся ей двести рублей есть куда размахнуться.
— Двести рублей?! — воскликнула юная ведьмочка, засверкав глазами и вскочив с места. — Столько же папка за год зарабатывает. Он сам хвалился, что продал товару на двадцать рублёв в том месяце.
— Составишь компанию? — с улыбкой спросила у меня Ольга, а глаза ее глядели с некой затаённой надеждой. — Мне бы тоже обновки не помешали.
Я потупил взор. Я не знал, что ей ответить. А она вздохнула, встала из-за стола и направилась к двери. Проходя мимо меня, она остановилась.
— После той бойни три года назад ты изменился. Ты перестал со мной разговаривать. Отдалился одним разом, словно за единый день мы стали совсем чужими людьми.
Ольга говорила тихо и без истерии, но слова уставшей от всего женщины падали тяжёлым молотом в мою душу.
— Я копалась в себе, искала причины. Даже с хандрой слегла на долгие месяцы. А потом пришла к твоим друзьям. Оказывается, ты разом порвал не только со мной, но и с ними. Ты даже свои любимые лошадиные скачки забросил. Я специально попросилась у Бодрикова на работу. Я хотела выяснить, что случилось, но снова натыкаюсь на стену. Я устала, Женя. Или правильнее Евгений Тимофеевич? А может, ваше высокоблагородие?
Ольга замолчала и пошла дальше. За спиной хлопнула дверь. Я молча поднял глаза. Все сидели с огромным осуждением во взорах, и тут напряжение дня вместе с той тайной, что я хранил и прятал долгие годы, вырвались наружу, как перезревший гнойник.
— Я не имею права. Слышите, я не имею права быть рядом с ней.
Голос дрожал, становясь все громче и громче.
— Её муж умер, а я по какой-то нелепой случайности занял его место. Слышите, я тоже попаданец. И я не ее муж. Я просто не имею права быть с ней, даже если она восхитительная, красивая, умная и благовоспитанная. Моё присутствие может сделать ей только хуже. Я лишний в ее жизни!
Слова кончились, оставив тяжёлое дыхание и гудение газоразрядных ламп. Оставив вместо нарыва пустоту, которую нечем было заполнить.
— Вы весь чернилами и кровью запачканы, — ни с того ни с сего просипел больным горлом Сашка. Я сделал шаг и посмотрел в настенное зеркало. И вправду чернилами испачкан. Наверное, когда на Ваньку ругался, чернильницу расплескал.
— Извините. Зря я это. Всё зря, — проронил я и вышел.
Уже в кабинете я сбросил одежду, сменив на принесённый туда халат. Ванная комната была напротив, и я не замедлил ею воспользоваться. У самой чугунной ванной я долго стоял под шум бегущей воды, опершись руками на край и опустив голову. На душе скребли кошки, которых никак не получалось отогнать, душили сомнения, обычно не свойственные мне. Вода лилась, разбрасывая горячие брызги в разные стороны. Только потом, тряхнув головой и отгоняя дурные мысли, я сел в горячую негу, вытянувшись в полный рост. Какое все-таки счастье — теплородный котёл.