1914
Шрифт:
— Я так думаю… мне снилось. Австрия объявит Сербии ультиматум, а потом начнётся война, — ответил я. Капля камень точит не силой, а частым падением. И пусть присутствует фрейлина, это даже хорошо, если расскажет другим. А она расскажет!
— Не тревожься, какая война, с кем, почему?
— Всех со всеми. России с Германией.
— Нет, нет, солнышко. Никакой войны не будет, особенно с Германией. Я недавно получила письмо от кузена Вилли, очень милое, в нём нет ни малейшего намёка на войну, напротив, он хочет крепить дружбу с Россией,
— В Германию? На «Штандарте»? — загорелся я.
— На «Штандарте». Papa думает, что будущим летом мы навестим кузена Вилли.
— Будущим летом…
— Это будет торжественный визит, к нему нужно тщательно готовиться.
— Я понимаю, понимаю, — и протянул руку за газетой.
Анна Александровна посмотрела на Mama, увидела позволение, и дала мне «Новое Время».
Я бегло просмотрел раздел иностранных новостей. Никаких сведений об ультиматуме.
История пошла по другому пути? Почему бы и нет? Эффект бабочки, а я всё-таки не бабочка, я целый цесаревич!
Но рано радоваться. Дождусь осени, ужо тогда…
Вернув газету, я вежливо попрощался с Mama и фрейлиной. Набежали тучи, похолодало, и ветер задул слишком свежий. Лето летом, а Балтика Балтикой. Мы с Анастасией пойдём к себе, в тепло и уют.
Mama тоже робинзон, а Анна Александровна у неё вроде Пятницы. Нет у Mama близких подруг её же ранга, императриц. С бабушкой — нам бабушкой, а для неё свекровью — отношения натянуты, с черногорскими принцессами отношения разладились, с золовкой, Ольгой Александровной, и с другими Великими Княгинями, отношения как хорошо остывший чай. Едва тёплые. Причина, думаю, в проведенных годах при дворе королевы Виктории. Плохо быть бедной родственницей. Потом уже и богатая, и знатная, а внутри всё прячется маленькая обиженная девочка.
Анастасия пошла в салон, музицировать. Каждый день по часу играет, считает, что это полезно для кинематографического видения мира. Задаёт темп.
А я отправился в собственные покои.
Барометр показывал на «Великий Дождь». Утром был дождь просто, дождь обыкновенный. Падает давление. Мы, верно, в центре циклона, или рядышком. Как там уровень воды в Неве? В прошлой жизни (а по времени — в будущей) Нева меня нисколько не интересовала, а теперь…
Я устроился в кресле, неспешно взялся за пакет. Плотная коричневая бумага, шпагат, сургуч… Ножницами вскрываю аккуратно, чтобы не сорвалась рука, чтобы не порезаться. Порезы, они разные бывают.
Да, вот он, первый выпуск «Тайны двух океанов». Запах типографской краски повис в воздухе и стал потихоньку проникать во все уголки. Она, кажется, сейчас вредная, типографская краска. Свинец, марганец, что-то ещё. И я надел нитяные перчатки. Белоснежные.
А потом, подумав, взялся за колокольчик. Вызвонил Михайло Васильича. Пусть отнесёт на палубу, разместит так, чтобы проветрило. На час, на полтора. Только под навесом, на случай дождя. И придавит чем-нибудь, чтобы ветром
Боюсь я, что есть, то есть. Гемофилия — болезнь непонятная. Никто толком не знает, почему периоды относительного улучшения сменяются совсем другими периодами, что тому причиной. Да, я ем витамины, но всякий раз, встречаясь с чем-то новым, спрашиваю: ой ты, зверь, ты, зверина, ты скажи своё имя, ты не смерть ли моя, ты не съешь ли меня.
Спрашиваю, и страшусь ответа «да, я смерть твоя».
В самом деле страшусь. Очень.
Но иду дальше. Надо идти.
Однако сейчас можно передохнуть. Детские организмы, они нуждаются в отдыхе, в дневном сне.
Я уснул.
Сон мне снился самый детский: будто я — юнга на фрегате, лазаю по вантам, выглядывая меж волнами спину морского чудовища, и солёный ветер дует мне в лицо. А канониры стоят у пушек, ждут моего сигнала. Фрегат — это «Штандарт» петровских времен, капитан — Грей, а паруса, понятно, алые.
Я проснулся внезапно. Проспал час, или около того.
Рядом с постелью сидела Mama.
— Ты спи, спи. Я люблю смотреть, когда ты спишь, такой… — она не закончила.
Такой — в смысле не больной, я думаю. Сплю, и, значит, в безопасности.
— Я выспался, дорогая Mama.
— И что ты видел во сне?
— Всякое. Море, волны, «Штандарт».
— Ничего плохого?
— Ничего.
— И очень хорошо. Не бойся снов, сны — это видения, посылаемые нам свыше.
— Я тоже так думаю.
— И если тебе иногда снится война, то мальчикам она часто снится.
— Ну да, и я на лихом коне с шашкой наголо лечу впереди, и на плечах неприятеля первым врываюсь город.
— Тебе такое снится?
— Нет, дорогая Mama. Мне снится совсем другая война. Не хочу рассказывать.
— Расскажи, станет легче.
— Война погубит Россию.
— Почему же? У нас самая большая армия в мире, самые храбрые солдаты, самые смелые офицеры, самые умные генералы. Война, конечно, нехорошо, но если придётся воевать, Россия победит любого врага.
— Нет.
— Что, Sunbeam?
— Россия — это я. Я — это Россия. Мы с ней — одно целое.
— Да, Sunbeam, да, династия и держава — едины.
— А я болен. Я родился таким не случайно. Это знак. Знак свыше. Знак России.
— Sunbeam…
— Нет, Mama. Я знаю. Я должен жить, как Россия, а Россия должна жить, как я. Если мы оба не хотим умереть. Я ведь не должен драться. Я могу победить, могу — но потом я умру от кровотечения, наружного или внутреннего. Так и Россия — она может победить любого врага, но умрёт от кровотечения. Наружного или внутреннего. Я могу жить долго. Могу даже перерасти болезнь — может быть. И Россия может расти и крепнуть. Но ни мне, ни России нельзя воевать, особенно воевать безрассудно, в запале, за чужой интерес. Я не рассказываю, но некоторые мальчики… некоторые, да. Они меня подначивают. Настраивают на борьбу, на бокс даже.