1914
Шрифт:
— Благодарю, — сказал я. Фразу о джентльменах Михайло Васильич разучил по моей просьбе. По настоятельной просьбе. Убедил его довод, что Императорское Высочество Государь Наследник Цесаревич и Великий князь имеет право на прихоти.
Имеет, с этим Михайло Васильичу пришлось согласиться.
Закончив с крестьянским десертом (да-да, в меню это значится как «крестьянский десерт»), я вернулся к искусству. Тушь высохла, и я убрал подводный город в особую папку, переложив папиросной бумагой для вящей сохранности. Принялся за новую работу, над которой думал весь вчерашний вечер.
Тут
Я, конечно, не косарь. Цесаревичи мы. Но к назначенной минуте — успел.
Вся Императорская Фамилия высыпала на палубу — посмотреть, как будет уплывать берег.
Сестрички исполнили заготовленный сюрприз — песню «По морям, по волнам». Я дирижировал — размахивал руками. Молча, такой у нас уговор. Сёстры, конечно, меня любят, но меня, а не моё пение.
Снялись с бочки и пошли в Кронштадт. Малым ходом. Mama и сестрицы утирали слезы батистовыми платочками. Papa, утешая всех, говорил, что мы вернемся, мы обязательно вернемся, как только закончится визит французов, но видно было — он и сам не очень-то себе верит.
Новые виды, свежий ветерок и предчувствие родного дома потихоньку всех успокоили, слезы высохли, и жизнь вошла в обыденную колею.
Я вернулся к столу, ко мне подошли остальные. Какое-никакое, а развлечение — посмотреть, что я изобразил.
— Это… Это что такое? Это зачем? Для твоей книги? — Papa не знал, что ему делать с увиденным.
— Это? Мне ночью приснился дедушка, я и нарисовал, пока помню. Сны разные бывают. Одни помнятся долго, всю жизнь, другие исчезают как утренний туман.
— Дедушка? Anpapa?
— Император и Самодержец Всероссийский Александр Александрович.
На бумаге дедушка сидел на берегу озерца, с удочкой в руках. Я, конечно, дедушку никогда не видел, зато видел множество картин, фотографий и памятников. Получилось, скажу без ненужной скромности, похоже.
— А это кто?
— Это просители.
Из камышей выглядывали трое. Один — карикатурный толстяк в сюртуке и лосинах, на голове шапокляк, на ногах сапоги, на поводке бульдог. Другой, вернее, другая — женщина в бальном платье с флагом в руке, но у женщины было лицо Пуанкаре, знакомое по газетам. Третий же был маленький и злобный карлик с бычьей головой, в одной руке сабля, в другой револьвер.
— Джона Буля и Марианну я узнал, но кто этот…
— Апис, серб, убийца королей.
— Это не доказано.
— Мне так дедушка сказал. Во сне. Апис — это начальник сербской разведки, он убил короля Александра и королеву Драгу. Лично топтал тела. А теперь и бедного эрцгерцога застрелил.
— Эрцгерцога застрелил студент… или гимназист.
— Этот гимназист был револьвером в руках Аписа. Не револьвер убивает. Убивает тот, кто направил оружие и выстрелил. Мерзкий цареубийца, так дедушка назвал негодяя.
— Во сне! — уточнил Papa.
— Да. Конечно. Во сне, любезный Papa. — я робко улыбнулся. — Михайло Васильич говорит, что не всяким снам стоит верить, мол, во сне можно увидеть чёрта на сосне.
— Здравая мысль, твой Михайло, вижу, понимает толк в жизни.
— О, Михайло Васильич
Но Papa сам вернулся к рисунку, видно, не отпускало:
— А что это они говорят?
Говорили персонажи обыкновенно, как принято в карикатурах этого времени: над головой изображается пузырь, а в пузыре — текст. Papa вдали видит отлично, из малопульки бьёт белку в глаз, но для чтения ему нужны очки. Возрастное. Очки на людях он носить не любит. Пётр Великий очков не носил, Николай Павлович очков не носил, стало быть, и ему не след. Другое дело в семейном кругу, в покойном кресле, у лампы с зелёным абажуром, когда он читает вслух Пушкина, Диккенса или Фенимора Купера.
Но сейчас очков у него не было, и разобрать написанное ему было трудно.
— Марианна говорит: «Сербия в опасности! Ваш долг её защитить! Джон Буль ободряет: 'Вы только начните, а мы поможем!». Апис требует: «Пришли своих солдат, у тебя их много, а мне нужно, браток»
«Браток» пришелся Papa не по вкусу, покоробил. Papa поморщился, но всё же продолжил:
— Что же им отвечает Anpapa?
— «Тише вы! Когда русский царь ловит рыбу, Европа должна молчать!»
— И всё это тебе приснилось?
— Мне приснилось больше, только я уже начал забывать. Помню, дедушка сказал: «Если с тебя требуют спешного решения, иди удить рыбу, и думай столько, сколько тебе нужно. День, месяц, год. Россия того стоит».
И тут же, без паузы:
— Рисунок вам не понравился, любезный Papa? Тогда я его порву!
— Нет, нет, Алексей. Я его возьму себе, не возражаешь? Уж очень хорошо у тебя вышел здесь дедушка.
— Берите, Papa, берите… — но радости в моем голосе не было.
И не должно было быть.
Papa человек своенравный. Не терпит давления. Может сделать наперекор. А может и не сделать. Потому хотелось бы, чтобы он сам дошёл до идеи, что воевать России не нужно. Ни ради сербов, ни ради Антанты. Если я скажу это напрямик, вряд ли подействует. Очень вряд ли. Потому я подвожу Papa к этому исподволь, тишком, подкопом. Через тётушку, Ольгу Александровну, которую Papa любит и уважает. Через Mama. Сам подаю слабый детский голосок. И вот вчера решил подключить дедушку, Александра Александровича. Papa благоговел перед ним прежде, и продолжает благоговеть сейчас. Конечно, сон — всего лишь сон, а всё-таки в сознании зацепку оставит. И рисунок — не зря же я старался, хороший получился рисунок. Papa посмотрит на него, и наставления дедушки — не спешить, думать о своей стране, а не о чужих — тоже останутся в сознании. Плюс отвращение к цареубийцам.
Мы шли, не теряя берега из виду. Высоко сижу, далеко гляжу! Я даже принес свой бинокль, и выглядывал, не появится ли по курсу перископ подводной лодки. Нет, не появился. Да и не разглядишь этот перископ без практики. Перископ движущейся подводной лодки распознаётся по бурунчикам, так написано в наставлении. А когда лодка стоит на месте? Лежит на дне? Нет, если знать, куда именно смотреть, тогда… Но я же не знаю. Да и нечего сейчас здесь делать чужим подводным лодкам. Мир сейчас. Ещё мир.