1914
Шрифт:
А всё-таки даже такое робкое плавание — уже плавание. Движение, оно радует. Солёный ветер, шум волн, ветра, машин — всё обещает Встречу С Приключением. Эх, нам бы к берегам Африки! Или Америки, особенно Центральной и Южной — таинственные города древних цивилизаций, копи царя Соломона, плезиозавры и Великий Морской Змей! А так… огромный корабль, огромная команда — для плавания на тридцать морских миль?
Успели перекусить «по-морскому», затем на Большом рейде прошли вдоль бригады крейсеров. Команды кричали «Ура»,
Покидать «Штандарт» было грустно, но — пришлось. Наш путь дальше, на Петергоф, куда «Штандарту» путь заказан, осадка не позволяет. Пошли на «Александрии». Быстро и весело бежит лошадка домой, где ждет её милое стойло, овес и заботливый уход.
И вот мы дома. На твёрдой земле.
На ней, на твёрдой, меня с непривычки пошатывало, и потому я решил остаток дня провести на балконе, в шезлонге, за чтением. «Газетка», журналы, детские книжки. Письма барону А. ОТМА, прошедшие дворцовую цензуру. Всё больше пустяки, ничего важного, но это и обнадёживало: вдруг, вдруг гроза пройдёт мимо?
Нет, не пройдёт, это вам не обычная летняя гроза, надвигается буря, ураган, тайфун. Плюс землетрясение, цунами и лесной пожар. Но никто не чувствует грядущей перемены, все веселятся. Papa опять пошёл купаться, Mama на соседнем балконе пьет чай с Анной Александровной, сёстры, похоже, разбирают вещи, их у них не то, чтобы много, но тем тщательнее приходится за ними ухаживать. Прислуга прислугой, а свой глазок-смотрок!
И я проспал до обеда. Позднего обеда, сухопутного.
Пол уже не качался. Привыкаю к берегу.
После обеда вялость исчезла, напротив, напала живость: хотелось бегать и прыгать. Телесный возраст требовал мускульной активности. Нет, не поддамся. Выбрал компромисс: прогулку вокруг дачи. Компанию составила Анастасия. Идем чинно, хоть на картинку. Я и предложил тему короткометражки: робинзоны Петергофа.
— Я подумаю, — важно ответила Анастасия, и тут же начала думать:
— Это будет фильма об одиночестве. Мы будем ходить по аллеям, фонтаны, статуи, велосипеды — но зритель должен чувствовать, что мы скучаем. Нет, тоскуем. И тишина, чтобы слышали тишину, безлюдье. Как это передать? А, поняла! Мы не будем улыбаться и смеяться! И грустить не будем! Мы будем совершенно равнодушны.
— А вторая идея?
— Вторая идея? Это ты хорошо придумал: вторая идея! Вторая идея такая… — она задумалась на минутку, потом ещё на минутку, и ещё.
— Мы ищем! — наконец, сказала она. — Заглядываем под кусты, смотрим в воду, на небо, обходим статуи…
— Ищем что? Или кого?
— Зритель и будет всю фильму гадать: что они ищут? Это держит в напряжении. Кто-то пропал? Потерялся?
— И?
— Это будет слон! Наш Биби! И тут, в самом финале, мы дадим волю чувствам! Будем веселиться вовсю!
— Биби? Но как его перевести в Петергоф?
— Это
— Это ты хорошо придумала, — сказал я.
— Я всегда хорошо придумываю, — ответила она как о чём-то само собой разумеющимся.
Домой мы вернулись не усталые, но вполне довольные.
— Ваши Императорские Высочества, вас просят пройти в Ореховую гостиную, — торжественно объявил нам Михайло Васильич. Здесь, на Даче, штат прислуги много меньше, чем в Александровском дворце, приходится совмещать.
Мы пошли в Ореховую гостиную — небольшую, непарадную, для своих.
Там и были свои, Mama и Papa, сёстры, ma tante Великая Княгиня Ольга Александровна и my uncle герцог Георг Фридрих Петер Ольденбургский, её муж, которого все зовут просто Петей. Все — в смысле Великие Князья.
— А вот и автор. Творец! Дюрер! — сказал Papa с насмешкой, но, как мне послышалось, и не без гордости.
Ага, творец! Все разглядывали мою сегодняшнюю работу, «Русский царь на рыбалке».
— Мне понравилось, — сказала ma tante, — и облик, и характер — всё как я помню.
— Я приказал доставить бумаги Anpapa по сербскому вопросу, — заявил Papa. — Не помешает их изучить со всем тщанием. Вдруг да и пригодятся. Ты как думаешь, Алексей? — спросил он меня почти серьёзно.
— Я думаю, что французы не зря пожаловали сюда. Подумать только — из Тулона в Кронштадт. Одного угля сколько затрачено, углекислого газа ушло в атмосферу!
— Думаешь, не зря?
— Французы никогда ничего зря не делают, любезный Papa. Хотя, конечно, не всегда достигают цели.
— И когда же они не достигли цели?
— В восемьсот двенадцатом, любезный Papa. И в эскадре, что пыталась захватить нашу столицу в Крымскую войну, тоже было немало французов, начиная с Парсеваля-Дешена. Не взяли они Кронштадта, не поужинали в Санкт-Петербурге. Но Выборг обстреляли, я им этого не забуду! — сказал я запальчиво.
— Это было давно, — примирительно сказал Papa, — сейчас всё изменилось.
— Конечно, изменилось. В восемьсот двенадцатом у французов был Наполеон, в пятьдесят четвёртом — Наполеон Третий, а сейчас — выборный президент. Охмурять будет, любезный Papa, непременно охмурять.
— Охмурять? Опять Михайло так говорит? У Алексея новый камердинер, из малороссов, с языком живописным, просто новый Гоголь, — объяснил он сестре и зятю.
— Да, любезный Papa, охмурять.
Я встал в позу и заговорил, подражая актеру Аполлонскому:
— Мы должны решительно и непреклонно противостоять притязаниям Австрии на гегемонию в европейской политике. Нет, нет и нет! Европа — не собственность Австрии! Все французы поднимутся на защиту свободолюбивой Сербии! — и, переходя на обычный тон, закончил: