1914
Шрифт:
— Шустры вы, — сказал Papa.
— Двадцатый век, время не ждёт, — ответила Ольга.
Papa надел очки, и стал читать.
— Мы подумаем, — сказал он величественно, дочитав до конца. — Объявим свое решение вечером.
Вот и славно.
Ольга ясно и доходчиво написала, что позиция России относительно войны между Австрией и Сербией такова: семь раз отмерь, один отрежь. Россия за мирное решение вопроса, но раз уж случилась война, мы, Россия, приложим все усилия, чтобы война маленькая не переросла в войну большую. Будем тушить пожар, пока не сгорела вся Европа. Тушить, и призывать к тому все великие державы. Такое вот послание
И мы пошли на Ферму. Mama и Papa в роскошном «Delaunay-Belleville», а мы по-крестьянски, ножками.
У Mama и голова последнее время болит много реже прежнего, и ноги почти вернули былую резвость, и вообще она любит бывать на Ферме. Так она говорит. Причиною считает болгарскую простоквашу, она ж мечниковская. Её, изучив брошюрку Ильи Мечникова, научилась готовить Мария. И написала о простокваше заметку в «Газетку», чем вызвала молочнокислый бум. Дамы бальзаковского возраста как одна стали требовать простоквашу, да не простую, а ту самую, Простоквашу Вечной Жизни. Оно понятно: если эту простоквашу пьёт семья Императора, значит, очень, очень целебная, цари ведь пьют и едят только наилучшее. Началась охота за культурой. Марии-то просто было: попросила в болгарском посольстве. Нет, не сама, а через графа Фредерикса. И дело сделано, через неделю доставили — из самой из Болгарии! Мария, следуя инструкции (Мечников в брошюрке описал процесс в подробностях, не корысти ради, а на благо человечества), приготовила первые литры, и стала кормить ей таксу Хину, живущую при Ферме для недопущения крыс и мышей. Хина простоквашу одобрила, за уши не оттащишь от миски. Убедившись в полной доброкачественности продукта, Мария стала поставлять простоквашу на наш стол.
Отец Александр, батюшка, разрешил простоквашу и в пост. Детям и больным можно, то не грех.
И Mama стала сторонницей мечниковской простокваши. Пьёт по стаканчику три раза в день. Стаканчик, правда, невелик, граммов на сто.
Я и сам пью. Если добавить черничное варенье, даже немножечко, чайную ложечку — идёт на ура. Но я себя ограничиваю. Двигаюсь я много меньше пацаненка моих лет, и если не буду ограничиваться в еде, быстро наберу вес. А это нехорошо. Не в плане эстетики, просто лишний вес — лишняя нагрузка на суставы, чего следует избегать. Я избегаю.
На Ферме все разошлись по интересам. Сёстры, а с ними Mama пошли в птичник. Свежие яйца, только что из курицы! Да и просто сердце радуется, когда всего много — кур, уточек, гусей, индеек! Каждая принцесса немножечко крестьянка. Наоборот, думаю, тоже.
Papa приклеивал фотографии в свинский альбом. Он говорит, что так лучше думается — когда занят необременительным и приятным делом. Он пробовал себя в роли фотографа-анималиста, снимая преимущественно поросят. Попадались очень и очень забавные сюжеты. Хоть в журналы посылай, где деньги платят.
А я, расположившись на балконе и дыша сельским воздухом, привёл подводную лодку «Пионер» во Владивосток. Там капитана ждал запечатанный конверт с новым заданием — помочь японцам. Раз уж отношения наладились, и мы у них винтовки покупаем, отчего ж не помочь?
У острова Кюсю стали бесследно исчезать рыболовецкие шхуны, а не так давно пропал пароход и с ним двести моряков и пассажиров. Бесследно! Почти бесследно: двух матросов подобрали рыбаки. Те ничего толком рассказать не могли. только плакали, смеялись, и всё время повторяли «годзира, годзира, годзира». Годзира — это чудовище
Что ж, преданиями старины глубокой русских моряков не запугать, и вот «Пионер» в сопровождении японского крейсера «Соя» и двух миноносцев вышел на поиски неведомого врага.
Изображал Годзиру я со всем старанием. Что я, мало годзир видел? Мог бы ещё и Кинг-Конга к истории приспособить, но нет, это будет перебор. Как-нибудь в другой раз.
И здесь к нам пожаловали гости. К усадьбе подъехал черный «Mercedes», это дядя, Николай Николаевич. Так и есть: водитель почтительно открыл дверцу, и дядя ступил на землю Фермы. Он не один, с ним и другой Николай Николаевич, Янушкевич. Начальник Генерального штаба. Они прошли в дом, а водитель загнал «Mercedes» в гараж. Чтобы солнце не напекло. Будет стоять рядышком с «Delaunay-Belleville», мирно и спокойно. Франция и Германия, под одной крышей.
С чем приехали? Если бы один дядя Ник, то можно было бы думать о семейных делах, но если взял Янушкевича — ясно, разговор будет о делах военных.
«Уша на макуша и всё подслуша», как говорят шпионы на своём шпионском языке.
Но поначалу ничего слышно не было — в кабинете Papa закрыты окна. Ненадолго: курильщики, Papa и uncle Nic, нуждаются в кислороде. Иначе папиросы погаснут. Янушкевич не курил. Не по чину ему здесь курить.
— Если не объявить мобилизацию немедленно, — говорил как раз Янушкевич, — армия не будет готова.
— К чему готова? — это Papa.
— К началу боевых действий, Ваше Императорское величество.
— С кем же предполагается вести боевые действия?
— С кем прикажете, Ваше Императорское величество! — вывернулся Янушкевич.
— Правильный ответ, Николай Николаевич. Верный, — благосклонно сказал Papa. — Однако сейчас я не предполагаю воевать. Совершенно.
— Но, Никки! А как же наши обязательства перед Сербией? — это дядя. Мне Николай Николаевич дедушка, двоюродный, но вслед за Papa я зову его дядей.
— Как выяснилось, my uncle, у нас нет никаких обязательств перед Сербией. Впрочем, у Сербии перед Россией тоже.
— Я говорю о моральном долге.
— Лишь Господь может спрашивать с меня моральный долг. Перед Ним я и отвечу, — спокойно, и даже снисходительно ответил Papa.
Обыкновенно он, Papa, с дядюшкой разговаривал, как со старшим. Он и был старшим, Николай Николаевич. Старшим по возрасту, старшим по опыту. Но с некоторых пор дядя снова стал Николашей. Нет, не в лицо, и не при чужих, но — Николашей. Снова — потому что так его звал дедушка, Император Александр Александрович. Он невысоко ценил кузенов, Николая и Петра. Последний у него был Петюшей. И теперь, когда Papa почувствовал, что корона — это не только обязанности, а ещё и права, он не стесняется показать это и другим. Даже дядюшке Николаю Николаевичу.
— Но как же… Они очень рассчитывали на помощь России.
— Когда убивали несчастного эрцгерцога и его бедную жену?
Дядя Ник даже закашлялся. Или вдохнул слишком много табачного дыма?
— Я хочу, my uncle, довести до тебя одно: нам поручена Россия, и мы заботимся о России. В первую очередь. А также во вторую и третью. Слишком часто наши, с позволения сказать, союзники, стали рассматривать Россию как скатерть-самобранку и безотказный кошелёк. Нашкодят — а потом прячутся за нашу спину. Всё, с этим покончено.