30 июня

Комарницкий Павел Сергеевич

— Ну и выстираю, эка беда. Простынешь.

— Не простыну, тёть Кать!

Вода в корчаге была сегодня умеренно тёплой, разбавлять не приходилось. Таская пару ведёрных леек, Борис думал.

Условный сигнал. Любой сигнал в какой-то мере условен, ведь и слова не что иное, как условные сигналы, символы, отображающие определённые понятия и предметы. А что, если они элементарно не знают русского языка? Или азбуки Морзе? Ну не успели выучить, только и делов!

Борис усмехнулся. Вот и ещё одно препятствие. И вообще, вся затея ему представлялась сейчас

донельзя призрачной. Он совершенно случайно увидел звёздный корабль-призрак. Более того, он увидел его дважды. Его послание дойдёт до адресата при соблюдении целого ряда «если» — если он не ошибся в расчётах, если они не сменили орбиту, если знают русский язык и азбуку Морзе… Целая куча «если», и отсутствие любого звена в этой хлипкой цепочке делает его затею бессмысленной.

Закончив полив, студент начал начёрпывать воду из колодца в корчагу. А собственно, чего он ожидал? Чуда. А любое чудо, как известно, есть цепочка маловероятных событий.

Откуда-то появилась Мурёна. Глянула на студента круглыми, испуганными глазами, прилегла под кустом смородины.

— Ксс-кс-кс… — позвал её Борис, но кошка, обычно ласковая, не пожелала подойти, как будто чего-то боялась.

— Докладываю, тёть Кать! Огород в исправности! — отрапортовал Борис, входя в дом и вытягиваясь во фрунт по-военному.

— Ай, молодец! Ну герой! — засмеялась тётушка — Что бы я без тебя?

— Пропала бы, тёть Кать. Огород бы посох весь, а малость погодя дом бы сгорел. От молнии.

Посмеялись.

— Садись, мой спаситель, вареники готовы.

— О це дило, тёть Кать! — Борис потёр руки — Щас мы их… А сметана?

— Вот тебе сметана. Сегодня молочница привезла, свеженькая.

Некоторое время студент ел молча — молодой организм требовал возмещения затраченных калорий.

— Мошкара откуда-то налетела… — тётя, прибиравшаяся на веранде, взмахнула тряпкой, сгоняя мошек, насевших на стены и окна — В тепло лезут… Мурёны нету чего-то…

— Мурёна твоя в огороде, сейчас видел.

— Вчера, слышь, Боря — вчера вечером как вскочит, шерсть дыбом. Зашипела, и шасть из дому… Как напугалась чего. И сегодня в дом не идёт.

Борис внимательно посмотрел на тётушку. Со вчерашнего дня его не оставляло ощущение приклеившегося чужого взгляда, еле ощутимое, правда — но ведь человек, как известно, обладает лишь жалкими остатками интуиции, звериного чутья…

— А ты ничего не чувствуешь, тётя Катя?

— А что я должна чувствовать? — пожала плечами тётушка.

— Ну, ощущение невнятное. Как будто смотрит кто.

— Привидение — засмеялась тётя — Ох, Борис, Борис. Ты меня уморис.

Она налила в блюдце свежей сметаны.

— Ки-и-са, киса, кис-кис-кис… — позвала в открытое окно.

Мурёна с мявом вбежала в дом. Возможно, она и боялась чего-то, чувствуя своим звериным чутьём, но даже тысяча привидений не могли отвратить её от свежей сметаны.

* * *

Размытые цветные пятна плавали, постепенно обретали

чёткость, складываясь в чьё-то лицо. Чьё?

— Просыпайся, котик. Пора — произнесло лицо, обрамлённое белоснежным мехом, сморщив нос — Просыпайся, Ухурр, правда.

Память вернулась разом. Ухурр сел рывком и тут же упал назад — так навалилась дурнота.

— Осторожней. Не так резко, Ухурр.

Во второй раз Ухурр поднялся осторожно, цепляясь руками за край камеры, слез на пол. Взгляд упал на руки — голая кожа, покрытая мелкой рудиментарной щетиной, вместо нормальных когтей на пальцах какие-то потешные роговые пластинки, намертво приросшие к коже…

— С прибытием тебя, котик — Урумма осматривала своё творение, как заправский скульптор — А ты вполне получился, слушай.

Ухурр цапнул себя за зад.

— Где мой хвост, Урумма?!

— У аборигенов нет хвостов, котик — докторша улыбалась виновато — Совсем нету.

Стена медотсека протаяла, превратившись в экран, исполнявший сейчас роль зеркала. Ухурр всмотрелся в своё изображение. На него смотрел голокожий абориген — человек, всплыло в памяти слово. Неподвижный прямой нос, неподвижные раковины-улитки ушей… И только на голове, под мышками и ещё в одном жизненно важном месте имелись остатки меха.

Ухурр цапнул это жизненно важное место, судорожно перевёл дух.

— Чего испугался, котик? — ласково произнесла доктор, внимательно следившая за ним — Всё на месте, как я и обещала. Даже имеется некоторый прирост.

Но Ухурр уже не слышал её. Его взгляд остановился на камере трансмутации. Колпак камеры был поднят, камера пуста.

— Где она? — инженер не узнал своего голоса.

— Очевидно, в своей каюте. Вышла два часа назад.

— Как она?

— Переживает — вздохнула Урумма — Даже не пошла к командору, и я попросила не тревожить её пока. Стать оборотнем — не шутка, для девушки особенно.

* * *

— … Не утешай меня! Я страшная! Я облезлая и карнаухая! Я бесхвостая калека!

Ярара плакала. Да, конечно, она знала, на что идёт. Да, она видела уже сотни, тысячи аборигенов. Да, вероятно, Урумма права — с точки зрения аборигенов она красавица. Она специалист, ей видней. Но девушка ничего не могла с собой поделать — слёзы лились сами. Лились из этих вот человеческих глаз, синих, с круглыми, как дуло бластера, зрачками.

— Ну не плач, моя хорошая — инженер говорил по-орркски, и слова странно звучали из человеческого рта — Ты красивая, ты самая красивая, правда.

— Издеваешься?!

— Ну что ты — Ухурр протянул к ней руку, погладил по волосам, осторожно коснулся нежной, уже совершенно безволосой кожи, лишённой даже рудиментарных волосков — Ты просто не привыкла. Вот, гляди, какая грудь…

— Мужчинам бы только титьки… — фыркнула сквозь слёзы Ярара, с удивлением ощущая, как уходит куда-то жестокая, отчаянная тоска по утраченной красоте.

— Я люблю тебя, Ярара.

Девушка уткнулась ему в плечо, прижалась. Ухурр осторожно обнял её, лаская.