…А родись счастливой
Шрифт:
— Ну, почему ты не согласился посидеть с ними? Ведь это так интересно, — прошептала Люба супругу, когда вернулись на место.
— А может им интереснее посидеть вдвоём? Это, кажется, его супруга… И им, наверно, тоже есть о чём поговорить… Как нам с тобой! — подчеркнул Анатолий.
Больше они не встречались. Но всякий раз, когда видела его в кино, вспоминала хорошенькую белую сумочку, которую так и не смогла больше носить из-за размашистого — от края до края — автографа артиста, пожелавшего
… — У меня даже где-то автограф его был на сумочке. Не знаю только где, — сообщила Люба Серафиме.
— Ну, видишь? Значит, пойдём по старым адресам! — заключила Серафима. Она позвонила в театр, узнала, что Дворжецкий сейчас на репетиции, которая вот-вот закончится, и подняла Любу с дивана. — Летим! А то его кто-нибудь перехватит у нас.
— А что мы ему сейчас скажем? — спросила Люба, поспешая за стремительной Серафимой.
— Скажем, что будем снимать с ним новую авторскую программу с его старой знакомой. Идёт такая заявка?
— Да он, наверно, давно уж забыл меня… Виделись только пару минут один раз…
— Обижаешь себя? Или скромность одолела? Сумочку-то, небось, где-нибудь в рамке держишь?
— Ой, даже не помню, где она у меня осталась.
…Дворжецкого они нашли в его крохотной — на два столика — гримёрной. Дверь была открыта, и они увидели, как он, морщась, отклеивал кудлатую накладную бородёнку. Артист тоже заметил их в зеркале, наскоро вытер лицо салфеткой и встал навстречу. Был он в длиной белой рубахе, подпоясанной верёвкой.
— Эзоп приветствует прекрасных дам! — с улыбкой поклонился он гостьям. — Чем раб обязан счастьем видеть вас, посланниц неба?
— Мы — посланницы не неба, а «Волны», есть такая телестудия, — пророкотала прокуренным голосом Серафима. — Вот у новой нашей ведущей, — показала она на Любу, — появилась идея пригласить нового актера Великогорской драмы в новую программу. Как вы на это смотрите?
— Хорошо смотрю, как на всё новое. Только мы, по-моему, старые знакомые с новой ведущей? Вы, насколько мне не изменяет память, Любовь… Соколова?
— Сокольникова…
— Простите.
Глава 28
— Люба, тебя к телефону! — услышала она голос Серафимы из-за стекла, отделяющего студию от режиссёрского пульта.
— Спроси, кто там? Мне не охота отрываться от записи, — ответила Люба, занятая разбором правки в тексте ведущей.
— Спрашивала. Говорит: «старший сын». Сколько их у тебя накопилось?
— Скажи, некогда мне, мы же передачу пишем…
— Говорила. Отвечает: «Вопрос жизни и смерти». Не дай умереть человеку. Беги скорей.
Чертыхнувшись, Люба, не ожидая ничего хорошего, поднялась к пульту. Который уже раз он названивает ей по телефону с предложениями
— Слушаю, — сказала она сдержанно в трубку.
— Ты, мать, совсем, как не родная… Я на проходной стою. Выйди, хоть посмотреть на тебя не в ящике. А то ты всё по артистам шастаешь…
— Говори, что у вас случилось. Мне некогда, — оборвала его Люба.
— Деловая стала… Меня тоже не с помойки принесли… Кстати, не хочешь пригласить в свою «гостиную»? Как-никак — один из первых успешных кооператоров в городе, — вальяжно продолжал Игорь.
— Как-нибудь в другой раз. Говори, что случилось? Или до свидания! У меня студия стоит.
— У меня тоже давно стоит! — сказал он шёпотом.
Люба бросила трубку.
— Пасюк несчастный! Если ещё позвонит, пошли его куда-нибудь или скажи: нет меня. И давай записывать дальше.
— Только ты успокойся сначала, а то пятнами пошла. Кто он тебе? Какой ещё сын? Сколько ему?
— Старше меня на год или на два. Старший сын Анатолия. Пасынок. Хам, каких мало.
— Не заметила. Наоборот: «Будьте любезны Любовь Андреевну…», — попыталась воспроизвести его голос Серафима. — Такой вежливый… Чем он тебя так возбудил?
— Долго объяснять… И противно. Ну, чего, пишем дальше или идём по чашке кофе? — нетерпеливо спросила Люба.
— Пойдём. А то ты вздёрнутая сейчас. Потом допишем, — согласилась Серафима.
Они пробежали через двор в столовую областной студии, и Люба остановилась в дверях просторного зала.
— Я — к себе! — сказала она тихо. — Вон он у стойки буфета со Сметаниным. Не хочу с ним встречаться. — И повернула обратно.
Серафима достала неизбывную «Приму», вставила сигарету в длинный тонкий мундштук, и какой-то особо вальяжной походкой понесла своё тощее тело к буфету.
— Огоньку, молодые люди, не найдётся? — обратилась она к Сметанину, окидывая взглядом стоящего рядом Игоря.
Георгий щёлкнул зажигалкой и, учуяв забористый запах «Примы», спросил:
— А днём у нас тут разве курят?
— У вас — не знаю, а у нас — бывает, — ответила Серафима с подчёркнуто независимым видом, какой случается у женщин, когда они хотят «показаться» мужчинам.
— Бывает, бывает у вас… Слушай, а очень прилично вытащили вы старика Дворжецкого. Мои лоханулись почему-то.
— Мы крепче лоханулись: сына внуком назвали… Хорошо, старик с юмором…
— И это тоже — блеск, как у вас получилось. Эта ваша новая ведущая… Вы где её отрыли?
— Кольчугина из Москвы привезла. А что, верно хороша? — спросила Серафима, пустив кольцо дыма между мужчинами. — Между прочим, она почти местная…