…А родись счастливой
Шрифт:
— И што? Внизу-то не забоишься спать? А ну, как я обрушу верхнюю-то, коли вздымусь туды?.. И што токо, паразиты, думают: стрекозе — нижний плацкарт, а… широкой бабе — лазь к потолку! — одышливо пророкотала тётка.
— Я подсоблю, если что! — сунулся пьяненький сосед.
— Сядь! — рыкнула она на него. — Пособлятель нашёлся!
— Пардон, мадам, я уже насиделся…
— Оставайтесь, я туда поднимусь, — согласилась Люба.
…Поезд уже во всю стучал колёсами на стыках и мотал вагон из стороны в сторону, хлопая дверью перед туалетом, когда Люба, наконец, устроилась на верхней полке. Чемодан она взгромоздила ещё
Впервые в жизни ехала она в плацкартном вагоне, где мимо шлёндают туда-сюда сонные, как осенние мухи пассажиры, храпят соседи, где со всех сторон дует, и тусклый «ночной» свет теплится только где-то в дальнем конце вагона. Уснуть в этом неустроенном дорожном мире, в тесноте которого каждый живёт отдельной жизнью, было невозможно. К тому же Любу одолевали отрывочные видения прошедшего дня и мысли о дне завтрашнем. Интересно, сразу её посадят перед камерами или дадут подготовиться, на какие передачи посадят, кого дадут в наставники или бросят, как в омут — барахтайся сама, выплывай, если сможешь?… А что у неё есть, чтобы выплыть? Пока — только внешность, на которую все и клюют. Одни дружелюбно, с готовностью помочь, обратить на себя внимание участием, другие почему-то злятся, словно, появившись рядом, она уже сделала им какую-то пакость… А ещё просто лезут со своими… желаниями, не спрашивая о желании её… Но как Митрич-то говорил? «Красота одна не даётся, к ней обязательно что-то прикладывается: доброта, ум, талант…» Что же приложили ей? Доброты не хватило, чтобы стать «якорем надежды». Зато хватило ума, чтобы отвертеться… Талант? Какой у неё талант? Постижор, наверно, вышел из неё хороший. Люди очередь к ней занимали… А ведущий?… Всему надо учиться… Разница только в скорости постижения… Талант хватает всё на лету… Как-то это будет у неё?
Мысли путались, и Люба понимала, что скоро заснёт под стук колёс и шорох бродящих туда-сюда пассажиров. Но мешали брюки. Она никогда в них не спала. Не вставая с постели, долго возилась с ними под одеялом, потом уминала в сетку над полкой. Сон отлетел, и она в его ожидании полусмотрела в тусклый потолок над собой, стараясь дышать в такт глубокому всхрапыванию соседки снизу. Потом там послышалось недовольное сонное бурчание, и Люба не увидела, а скорее почувствовала возникающую над собой тень, и что-то с дрожью ползущее под её одеялом от коленей вверх. В ужасе повернулась к тени. Та дохнула ей в лицо перегаром и солёным огурцом, зашептала:
— Я полочку над собой разложил, айда туда, согреемся. Пособи жить чеку… — И рука ползет меж коленок выше.
— Аллё! — раздалось и снизу.
Люба откинула с колен одеяло, поджала к себе ноги и с силой выпрямила их. Смрадная тень отлетела в проход, что-то грохнуло там и завыло. Соседи вскочили с полок. С фонарём прибежала проводница и закричала:
— Врач есть в вагоне?! Помогите кто-нибудь!
— Дура, свет сперва включи! — рявкнули ей из-за стенки.
Люба выдернула из сетки брюки, не спускаясь с полки, кое-как вползла в них и опустилась на пол босыми ногами.
— Чего он тебе сделал, ты его так-то пихнула? — спросила басом тётка с нижней полки.
— Он лез ко мне под одеяло. — От страха и холода у Любы застучали зубы.
В вагоне включился свет. И все, кто уже столпился в проходе, увидели
— Простыни кто-нибудь рвите, перевязать человека! — крикнул голый по пояс парень.
Люба потащила свою верхнюю простынь, вцепилась в неё стучащими зубами, чтобы оторвать край. Серая, ветхая с виду инвентарная единица с чёрной печатью «ВГЖД» едва поддалась. Люба отмахнула от неё широкую полосу и передала вперёд парню, склонившемуся над пятнистой головой. Тот комком подложил её под голову, посветил фонариком в широко открытый мутный глаз и скомандовал:
— Полку его разложить помогите и поднять на неё… тело. И кто видел, что произошло?
— А вот к ней он лез, а она и лягнула ногой, — сообщила соседка снизу. — Сперва он ко мне ногу поставил, я его настрожила, а к ней он руками под одеяло…
— А вы что-нибудь видели? — спросил парень сухонькую пожилую пару.
— Господь не сподобил. От голоса мы проснулись… И от стука… «Алё» кричала эта гражданка, а стук был от этого гражданина, — показал мужчина на соседку и на тело, уже положенное на боковую полку.
— Ещё кто видел? — спросил парень, оглядывая сбившихся в проходе людей.
— Да кто ж тут чего видел в потёмках? Только голос и слышали. — И толпа тут же разбрелась по вагону, чтобы, не дай бог, не попасть в свидетели.
— Так, вы, вы и вы — в купе к проводнику, — распорядился парень, указав на Любу, старичка и тётку с нижней полки. — И проводнице: — А вы быстро к бригадиру, пусть свяжется со станцией… Где мы теперь остановимся?
— На Луговой…
— Пусть вызывает к поезду труповозку и наряд милиции.
— А мы-то чего? Она ведь лягнула его, — показала тётка на Любу. — Ко мне он токо што на полку встал. Чего мы видели?
— Если она «лягнула», а вы ничего не видели, ей срок грозит, поняли? Проходите к проводнику, составим протокол.
— Господи, спаси и помилуй! — стал креститься старичок.
— Я испугалась и просто оттолкнула его ногой, чтобы не лез, — выговорила Люба, унимая дрожь от холода и страха.
— След какой-то остался от его противоправных действий?
— Не знаю. Он, вроде, схватил меня за ногу выше колена.
— Хватал за ногу? В ваших интересах показать мне это сейчас.
— Здесь?
— Говорю, пройдём к проводнику!
В тесной каморке проводника четверым было не развернуться, и парень сел на столик, за плечи поставив Любу перед собой.
— Показывай, где он тебя хватал. Свидетели, смотрите тоже. Фиксируем.
— А вы кто? — неуверенно спросила Люба.
— Слушатель Великогорской высшей школы милиции. Выпускник. Я знаю, что делаю.
Мелко дрожащими руками Люба опустила брюки ниже колена.
— Господи, спаси и помилуй, и избави мя, — зашептал старичок, когда парень стал светить фонариком на голые ноги Любе.
— Левая нога? Есть неглубокая царапина. Все смотрим! И фиксируем. Видели? Можно одеваться. Вы и вы, — сказал он старичку и тётке, — сейчас подпишите протокол осмотра. А вы, — Любе, — готовьтесь к выходу на Луговой. Я должен сдать вас ЛОМу, линейному отделу милиции в смысле.
«Ну, вот и доехала до новой работы! — думала Люба, бредя к своей полке за вещами. — И дёрнуло меня так торопиться! День подождала бы, купила бы билет в СВ… Что за судьба у меня такая!?»