"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Пушкарева Наталья Львовна

Но огнь поэзии погас.

Ищу напрасно впечатлений:

Она прошла, пора стихов,

Пора любви_} веселых снов,

Пора сердечных вдохновений!

Восторгов краткий день протек —

И скрылась от меня навек Богиня тихих песнопений... (101).

Интересно, что подобные случаи известны и в западной средневековой литературе. В качестве примера приведем роман Артурова цикла «Прекрасный незнакомец» (ХШ в.) (Beaujeu de Renauld 1967). Молодой рыцарь Генглен получает от короля Артура поручение спасти королеву Уэльскую. Его приключения все более невероятны, он проходит различные стадии всевозможных посвящений, в том числе — посвящения в куртуазную эротику, которая означает, как и для Руслана, обострение желания. Он встречает фею, и та открывает ему жестокость желания, страдание в воздержании и сублимацию (т.

е. все стадии, через которые проходит герой поэмы Пушкина): она играет рыцарем, то возбуждая его, то отталкивая. Но если прекрасный незнакомец узнает в конце концов радости любви, то для рассказчика дело обстоит иначе. Так же, как и рассказчик в «Руслане и Людмиле», он пишет, чтобы добиться любви женщины, и его первые слова таковы:

«Для той, которая держит меня в своей власти, которая уже вдохновила меня на одну песнь о верной любви, собираюсь я написать рассказ о прекрасных приключениях. Для той, которую я люблю чрезмерно, начинаю я эту повесть» (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 15).

На последней странице он обрывает свой рассказ и просит даму отдаться ему поскорее, угрожая в противном случае оставить своего героя, над которым у него абсолютная власть, в полной сексуальной прострации:

«По Вашей прихоти он (рассказчик.
– Ж.-Ф. Ж.) продолжит свой рассказ или же замолчит навсегда. Если Вы согласитесь удостоить его благосклонным приемом, он сделает для Вас так, чтобы Генглен нашел свою потерянную подругу и сжал ее, нагую, в своих объятиях, но если Вы заставите его ждать, Генглен будет страдать и никогда не обретет вновь свою подругу. Другого средства отомстить нет, и, к самому большому несчастью Генглена, эта месть падет на него: я ни за что не заговорю о нем впредь, пока не буду удостоен благосклонного приема» (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 6253 — 6266).

Как видно, проблематика та же: писательская работа тесно связана с желанием любить. К тому же тема ожидания занимает центральное место в повествовании: на нее опирается вся фабула. Прекрасный незнакомец доведен до высшей степени желания, а затем половой акт резко обрывается, что, хотя и в совершенно других обстоятельствах, оставляет его в таком же состоянии, как Руслана:

«Миловидная и красивая молодая женщина направилась к нему быстрым шагом и, откинув плащ, чтобы высвободить руки, склонилась над ним. Их взоры встретились с удовольствием. Ее шея и грудь были белы, как боярышник; она прижалась к нему, шепча: “Милый друг, если бы вы знали — спаси меня Господи! — как мне хочется быть с Вами”. Она прижимала свою грудь к груди молодого человека, оба были почти нагие, их разделяла одна лишь рубашка. Она щедро одаряла его ласками. <...> Незнакомец посмотрел на нее с нежностью и попытался украсть у нее нежный поцелуй. Тогда дама откинулась назад: “Ни в коем случае! Какое неприличие! Я не отдамся Вам, будьте уверены, но как только Вы женитесь на мне, я буду Вашей”» (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 2424 — 2454).

Жертва нестерпимого желания, молодой человек, как и Руслан, видит эротические сны:

«Любовь терзает и мучит его, но он устал настолько, что засыпает. Во сне ему грезится та, ради которой бьется его сердце до смерти: он держит красавицу в объятиях. Всю ночь он видел во сне, как обнимает ее, и это продолжалось до самого утра» (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 2464 — 2471).

Затем будут многочисленные вариации этого мотива, до того момента, когда молодой человек сможет удовлетворить свое желание:

«И дама лежала в кровати — в самой красивой и богатой кровати, которую видел свет. Ох! я бы с удовольствием описал ее без прикрас и без ошибки, но, для того чтобы ускорить счастье, которого Генглен жаждет, я не хочу изображать эту кровать: то была бы слишком долгая работа» (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 4769 - 4776).

На сей раз Генглену повезет больше, хотя рассказчик и объявляет странным и забавным образом: «Мне не ведомо, сделал ли он ее своей любовницей — меня там не было, я ничего не видел, но вблизи своего друга она потеряла имя “девушки”» (вспомним лексические колебания в поэме Пушкина). Мы узнаем, что «в эту ночь они утешились после долгого ожидания» (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 4815 — 4820). Но теперь, когда Генглен «получил все, что хотел, и обладает тем, что раньше было для него причиной беспрестанных страданий», читателю дается понять, что рассказчик поведал всю эту историю, чтобы выразить свою собственную боль ожидания — боль, которая, однако, сопровождается неким наслаждением:

«И

поэтому я не жалею, что люблю и что я верен своей подруге: в один день она может вознаградить меня больше, чем когда-нибудь я мог бы заслужить. И надо любить страстно ту, которая может так неожиданно дать столько счастья. Тот, кто хочет служить женщине, даже если он страдает долгое время, пусть не отступает: власть дам такова, что, когда они хотят вознаградить, они заставляют забыть все испытанные страдания» (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 4828 — 4841).

Конечно, на уровне фабулы случай с Русланом совершенно иной, поскольку речь идет не об отказе со стороны возлюбленной. Зато, на уровне повествовательной динамики оба текста функционируют одинаково, и в обоих случаях обнаруживается желание писателя поиграть, показывая, каким образом можно манипулировать повествованием. Именно в этом, по-моему, своеобразие обоих произведений.

Итак, анализ эротического элемента в поэме «Руслан и Людмила» позволяет выявить некоторые особенности, которые определяют не только оригинальность этого произведения, но и его организующий принцип. Оказывается возможным несколько иначе посмотреть на проблему вероятных источников поэмы. Конечно, не будь «Неистового Роланда», «Двенадцати спящих дев» или же «Орлеанской девственницы», не было бы и «Руслана и Людмилы». Конечно, желание Пушкина пародировать неоспоримо: это даже самый главный источник комического. Но еще сильнее, мне кажется, желание поэта выбрать определенные черты рыцарского романа и утрировать их, довести до семантического предела, чтобы показать их настоящее значение. Так обстоит дело с мотивом похищения любимой женщины. Конечно, Пушкин придал ему довольно резкий сексуальный оттенок, но надо отметить, что и в средневековой литературе эта черта была тоже подчеркнута. Пушкин только выдвинул на первый план именно этот мотив ъ ущерб всем остальным (например, отважные поступки, которые описываются редко и совсем неубедительно): это его интерпретация, игривая обработка. Так же обстоит дело с соотношением между поиском предмета желания и процессом писания — другой характерной чертой средневековых произведений: Пушкин развивает ее, подчиняя движение повествования, одновременно, сексуальной неудовлетворенности героя и вожделению рассказчика к его слушательнице.

Игра с повествовательной техникой существовала уже в Средние века, но только в XX веке она стала сознательной игрой, иначе говоря, размышление о самом себе стало постоянной величиной в литературе (см., например, французский «новый роман»). В своей поэме Пушкин, как никто другой, играет с традицией и, тем самым, преодолевает понятие «жанра». В этом качестве, часто отмечавшемся критикой, «Руслан и Людмила» представляет собой произведение совсем новое. Но игрой с эротическим элементом поэт пошел еще дальше: он обнажил те приемы повествовательной техники, которые лишь в наши дни станут привычным явлением в художественной литературе.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ La reine fut subtilisee / Et par magie emportee (sir Orfeo). Перевод Marie-Therese Brouland (Brouland 1990: ст. 192 — 193). В этой работе очень много ценных сведений по интересующей нас теме, см., в частности, главу «Les motifs lies a l’enleve — ment de la reine Heurodis» (часть 1, § 2).

² Перевод мой.

³ Далее все цитаты из «Руслана и Людмилы» приводятся только с указанием страницы; во всех цитатах курсив мой.

⁴ «Здесь-то, в радушном и гостеприимном бесстыдстве, берут начало или находят конец экивоки, двойная игра эротических образов Пушкина, уподобившего Людмилу, нежную, надышенную Жуковским Людмилу, пошлой курице, за конторой по двору гоняется петух-Руслан, пока появление соперника-коршуна не прерывает эти глупости в самый интересный момент» (Терц 1993: 18). См. также: Золотоносов 1992: 108, где основательно обсуждается проблема взаимоотношений писания/секса.

⁵ Переводы мои по изданию на современном французском яз. в пер. Michele Pemet & Isabelle Weill (Pemet, Well 1991).

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

Золотоносов 1992 — Золотоносов М. А. Слово и Тело, или Сексогональ-ные проекции русской культуры: Неформальное введение в антологию фаллистики//Петербургские чтения. 1992. Вып. 1. С. 182 — 215.

Кутузов 1821 — Кутузов Н. Аполлон с семейством // Сын Отечества. 1821. Nq 5. С. 193-210.

Пушкин 1963 — Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 4. М., 1963. С. 7 — 101.