А. Блок. Его предшественники и современники

Громов П.

эмоции («травы в рыдании», «в темном молчании»), Блок в пределах всего двух

строф абсолютно точно, с полным пониманием и умением воспроизводит

самую суть специфически фетовских построений:

Шепчутся тихие волны,

Шепчется берег с другим,

Месяц колышется полный, Внемля лобзаньям ночным.

В небе, в траве и в воде

Слышно ночное шептание,

Тихо несется везде:

«Милый, приди на свидание…»

Про изображенную в стихотворении лунную

ночь никак нельзя сказать, что она

иллюстрирует заданное психологическое состояние людей, внешним образом

присоединена к душевной ситуации. Сама «ночь» провоцирует здесь

«свидание». Ее динамику повторяет текучесть, динамическая подвижность

молодого чувства. Лунная ночь «играет» любовь, а любовь в своей природности

делает ночь полной трепета, шелеста, живого, одушевленного движения. Сам

Блок строит свои оригинальные стихи совсем иначе, но уже в начале

поэтической жизни он твердо знает, каков же «настоящий» Фет, и если он

отступает от этого «настоящего» Фета, то, очевидно, с полным творческим

осознанием того, что он производит именно «отступление». Очевидно, у Блока

иной идейный замысел, и по внутренней логике этого замысла природное,

жизненное, с одной стороны, и душевное, человеческое, с другой стороны, не

соотносятся друг с другом, не связаны между собой сложными сцеплениями, но

напротив — разъединены, расщеплены, даже, может быть, противостоят друг

другу.

Получается странное, даже парадоксальное положение. Молодой Блок,

стремящийся к «жизненности», «реальности» своих творческих занятий, в то

же время явным образом отвергает тот тип связей между жизнью «души» и

жизнью «природы», который воплощен поэзией Фета. Очевидным образом тут

возникает одна из существеннейших коллизий современного Блоку искусства;

поскольку речь идет о жизни и об отношении к ней человека — коллизия эта

должна быть связана с противоречиями действительности, истории. Вряд ли

можно недооценивать и специфически художественный аспект намечающейся

здесь проблемы. Она всегда была необыкновенно важной в творческом

развитии Блока. Рецензируя впоследствии (1906) книгу «Эмиль Верхарн. Стихи

о современности в переводе Валерия Брюсова», Блок писал: «Есть два пути

современной поэзии. Поэты, идущие по одному из них, грезят и пребывают в

призрачных снах, встречаясь с житейским. Они как бы “не приемлют мира”,

предпочитая предметам — их отражения, мощному дубу — его изменчивую

тень. На другом пути поэзия открывает широкие объятия миру. Она приемлет

его целиком. Она любит широкую крону могучего дерева, раскинутую в синем

небе.

На этом пути стоит Верхарн — тот Верхарн, которого мы узнаем из

первой книги его на русском языке» (V, 627). Далее о Верхарне говорится как о

художнике, проникшем «в животную радость фламандского гения», и о его

переводчике Брюсове — как о поэте, который «исступленно любит мир с его

золотой тяжелой кровью и истерзанной в пытках плотью» (там же). Образ

раскидистого дуба, противоречивой природной жизни проходит через всю

рецензию, сам Блок явно присоединяется к этому направлению в поэзии,

предпочитающему изображать «широкую крону могучего дерева», но не

«изменчивую тень», «предметы», но не их «отражения». Получается как будто

бы так, что начальный Блок хорошо знает, что Фет изображает именно

реальный дуб, а не его отображения, сам он, однако, изображает именно

отображения. В чем же тут дело — изменился сам Блок? Да, он сильно

изменился к 1906 году, однако дело не только и не столько в этом.

Многократные обращения к темам природы в ранних стихах, да и самая любовь

к поэзии Фета как к «путеводной звезде» убеждают в том, что и в начале своего

пути Блок стремится к изображению «кроны дуба», а не «изменчивой тени»,

однако соотношение «природного» и «душевного» в его ранней поэзии

предстает совсем иным, чем в поэзии Фета.

Разгадка этой парадоксальной ситуации кроется, как кажется, в образах

людей, изображаемых Фетом и Блоком. Люди, изображаемые Фетом в

анализировавшихся выше стихах (а они чрезвычайно типичны для основной

линии творчества Фета), теснейшим образом слиты с изменчивой, трепещущей

жизнью природы, с логикой овладевшего ими чувства (тоже природного). Герои

настолько тесно слиты с «природным», что неразличимы их лица,

индивидуальности, да их и нет в стихе. Так, если в стихотворении «Мы

встретились вновь после долгой разлуки…» повторяющаяся во всех трех

строфах строка «И плакали, плакали мы» с необыкновенной силой передает

динамическую изменчивость человеческого душевного мира (плачут от

радости, плачут от горя, и снова плачут от особой радости, разрешающей

жизненные тяготы, от «катарсиса») и если эта же динамика чувства с железной

логикой вводит природную тему как реальную тему диалектики природы — то

она же, эта лейтмотивная тема, лишает героев их человеческих лиц. Герои

становятся знаками темы, но не индивидуально своеобразными людьми. В

стихотворении рассказывается о горе и радости, как таковых, но не о