А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
собственное отчаяние, скорбь по поводу утраты веры в «светлые пути»
соловьевства. Фактически же в редакции книги 1909 г. вместо прежней схемы
канонического соловьевства предлагается другая схема, в том же соловьевском,
но несколько подновленном духе. Теперь Белый тоже ищет «синтез», т. е.
головную схему единства сознания, но синтезирует он иные элементы. «Но
чтобы жизнь была действительностью, а не хаосом синематографических
ассоциаций, чтобы жизнь
служение вечным ценностям…»132 — пишет Белый в предисловии к «Пеплу»
1909 г. Но там же он демонстрирует свои социальные интересы: «Капитализм
еще не создал у нас таких центров в городах, как на Западе, но уже разлагает
сельскую общину; и потому-то картина растущих оврагов с бурьянами,
деревеньками — живой символ разрушения и смерти патриархального быта»133.
Соловьевское «синтезирование» «вечных ценностей» с той «социологией», о
своем интересе к которой рассказывает Белый в своих мемуарах, и составляет
новую схему, которая в каждом частном сюжете и в художественном целом
книги непреложно предполагается всем построением сборника «Пепел».
Таким образом, по замыслу автора, социально острый жизненный материал
должен представлять элемент новой мистической и художественной догмы. Но,
разумеется, жизненный и поэтический материал не может полностью поддаться
насилию — у него есть своя логика существования и восприятия в искусстве.
Даже если не любишь Белого-художника — больше всего воздаешь ему
должное как поэту, читая «Пепел». Больше, чем где бы то ни было еще, Белый
приближается здесь к подлинности жизни и поэзии. Поэтому и обычная для
Белого резкая выразительность в «Пепле» наиболее приемлема и доступна для
обычного поэтического восприятия. К сожалению, и в этом случае приходится
вступать в спор с Белым-теоретиком. Именно то, что нам сегодня
представляется достоинством «Пепла», вызывает недовольство книгой у самого
Белого — она ему кажется слишком простой, доступной: «… в “Пепле”
собраны наиболее доступные по простоте произведения мои, долженствующие
составить подготовительную ступень к “Симфониям”»; далее оказывается, что
сборник этот «периферичен»134 по отношению к основным устремлениям
автора. Парадоксально то, что, говоря о Белом, приходится оспаривать
представления Белого даже о его собственной эволюции. «Пепел» связан, в
первую очередь, не с «Симфониями», но с прозой Белого, и в особенности с
романом «Петербург». Есть своя логика в стремлении Белого видеть «Пепел» в
перспективе своего соловьевства, особенно отчетливо выразившегося в
«Симфониях».
своего творчества. При этом он жестоко обедняет себя: социальный момент,
отсутствующий в «Симфониях», достаточно широко развитый в «Пепле»,
переходит затем в «Петербург». Непосредственно лучшую книгу лирики Белого
132 Белый Андрей. Вместо предисловия. — В кн.: Пепел, с. 7.
133 Там же, с. 8.
134 Там же, с. 9.
и лучший его роман связывает образ «красного домино». «Красное домино»
появляется в «Пепле» в циклах, рисующих опустошенность социальных верхов,
и должно символизировать революцию. С некоторыми изменениями, но в той
же функции, «красное домино» выступает и в романе «Петербург». Отсутствие
подлинного художественного интереса к человеческой личности, столь
характерное для Белого, проявляется в данном случае в том, что и предчувствия
революционного взрыва облекаются в «Пепле» в символико-аллегорическую
форму. Это связано также с идеями «социального рока», фаталистическими
представлениями об истории. В итоге все в целом сводится к догматической
схеме. В модернизированном виде появляется тема соловьевского синтеза:
духовное разложение социальных верхов, сливаясь, «синтезируясь» с темным
отчаянием масс, создают, по Белому, фатальную предпосылку революции. Таков
итоговый смысл образа «красного домино»: действительности навязывается
новая, мистико-социологическая схема. Примечательно, что именно это
стремление подменить человеческий образ жесткой, оголенной мистико-
социологической схемой, выявившееся в прозе Белого 10-х годов, встречает
величайшее одобрение Н. Бердяева, одного из главных философов русского
модернизма. Позднее Н. Бердяев в поисках новых «синтетических» концепций
становится одним из предтеч экзистенциализма, подводит соловьевство к
новейшей буржуазной философии. Вполне естественно, что поиски Белым
схем, «синтезирующих» мистику и социологию, кажутся Н. Бердяеву
величайшим новаторством, подступами к новому типу искусства. Согласно
Н. Бердяеву, необходимо разрушить «старую скрепку духа и материи»135 и
создать новую, соответствующую новой эпохе. В этом процессе развала старого
мировоззрения и создания нового огромную роль, по Н. Бердяеву, играет
искусство Белого — тем, что оно разрушает старый человеческий образ: «В
известном смысле А. Белый — единственный настоящий, значительный
футурист в русской литературе. В нем погибает старая, кристальная красота