А. Блок. Его предшественники и современники

Громов П.

буржуазная жизнь рисуется так:

Что сделали из берега морского

Гуляющие модницы и франты?

Наставили столов, дымят, жуют,

Пьют лимонад Потом бредут по пляжу,

Угрюмо хохоча и заражая

Соленый воздух сплетнями…

Далее в этой же строфе белого повествовательного стиха рисуется купание:

И, дряблость мускулов и грудей обнажив,

Они, визжа, влезают в воду. Шарят

Неловкими ногами дно. Кричат,

Стараясь показать, что

веселятся.

(«В северном море», 1907)

Изображаемое здесь — само по себе гротеск. Контраст с высокими

началами жизни не обостряется особо, но возникает тоже как бы сам собой.

Непосредственно в стихотворении он возникает из картины жизни моря и

морского дела, всегда высоких, по Блоку, самих по себе, всегда приобщающих к

«вечным» законам человеческого существования.

В построении же всего цикла подобный сам по себе гротеск

противостоит — опять-таки «сам по себе», без особых нажимов — столь же

ясному и непреложному проявлению высоких начал в жизни социальных низов.

Вот описание смерти разбившегося жокея из стихотворения «О смерти» (1907):

Ударился затылком о родную,

Весеннюю, приветливую землю,

И в этот миг — в мозгу прошли все мысли,

Единственные нужные. Прошли —

И умерли. И умерли глаза.

Жокей здесь — фигура из трагедии, он умирает, как бы реализуя своей смертью

самый общий принцип жизни, ее «вечное» стремление и напряжение («Так

хорошо и вольно умереть. Всю жизнь скакал…»). Далее в стихотворении так же

внезапно и просто умирает рабочий. Такого рода «бытовые зарисовки»

обобщаются в высоких, «единственно нужных» мыслях лирического «я» в

финале стихотворения:

… Такой любви

И ненависти люди не выносят,

Какую я в себе ношу.

Получается в итоге столь же органическое взаимопроникновение социальности

и поэзии (притом поэзия тут, разумеется, не только в «природности», но и

прежде всего в «высоком строе» мыслей, сочетающихся с жизненно правдивой

обстановкой), как и в «Заклятии огнем и мраком». Осуществлено оно, однако,

совсем иным способом. Конкретная изобразительность в «Вольных мыслях» —

не «прием» и даже не «тема», она — само содержание, ибо без нее, без ее

простоты и правды были бы невозможны «высокие мысли». Если не бояться

слов, то «Вольные мысли» представляют собой стихотворные очерки, в которых

большая поэзия возникает там, где жизненная конкретность органически

взаимодействует с философской обобщенностью.

«Рассказ в стихах» (или в данном случае очерк, повесть), таким

образом,

становится в «Вольных мыслях» необыкновенно углубленным, философски

содержательным. Жизненный материал в своей поразительной, несколько даже

неожиданной для Блока достоверности все время изнутри освещен высокой

социальной и лирической мыслью. Это необыкновенно увеличивает вес в

стихотворном повествовании рассказчика, философствующего очеркиста, того

лирического «я», чьими глазами увиден богатый подробностями жизненный

материал. И поскольку для Блока в этот период столь существенна социальная

активность, сам очеркист в конечном счете должен выступить как действующее

лицо, как активный персонаж. Логика композиции цикла и состоит в том, что

рассказчик все больше и больше переходит от роли наблюдателя к роли

действующего лица. Глубокая противоречивость блоковской идейной позиции

проявляется здесь в том, что по мере активизации лирического «я» падает,

сужается философская значительность всего цикла в целом. Это значит, что

корни противоречивости вообще скрыты именно в лирическом «я».

Рассказчик — блоковский «бродяга», рассословленный человек, и потому

«вольны» его мысли. Он сам выше всего там, где наблюдает социальные низы,

его «вольные мысли» именно там же, вместе с тем, больше всего «поэзия».

Поэтична, исполнена жизненной правды, хотя отнюдь не прикрашена, сама

жизнь социальных низов («О смерти»), поэтичен сам рассказчик, поскольку он

своими «вольными мыслями» приобщается к ней. В чем-то падает его

поэтичность, когда он наблюдает дачную жизнь социальных верхов («Над

озером», «В северном море»). Не в том дело, насколько неоправданна его

ненависть к социальным верхам — она в высшей степени оправданна, — суть в

том, что у него самого в этой ненависти позитивной опорой больше всего

оказывается природа. В нем проступают черты «анархиста». Его позиция —

бунт против мещанства. Такая социальная активность оказывается

сомнительной, она обедняет и изображаемое, и рассказчика. Наконец, в финале

(«В дюнах») рассказчик выступает в позитивном жизненно-поэтическом

качестве: бескрылой любви мещан («Над озером»), над которой издевался

«бродяга», противопоставляется соответствующая поэзии природы любовь

самого «бродяги». Тут самое слабое место и рассказчика, и автора.

Изображается «естественная» любовь двух «бродяг»:

Пришла Скрестила свой звериный взгляд

С моим звериным взглядом