А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
что оно существует в границах цикла, а это уже имеет содержательное, но никак
не просто формальное значение. Трагический скепсис (или «ирония», говоря
языком Блока 900-х годов) как отдельная от всей концепции книги тема тут
характеризует персонаж, а не автора. Но трагический скепсис может быть
направлен от лица автора на совсем иной персонаж, и в таком случае он будет
выражать совсем другое содержание. Так происходит, скажем, в гениальном
стихотворении
своему грандиозный образ «естественно» развивающегося в социальных
условиях старой России человека, как бы концентрирующего в себе все
отрицательные духовные стороны этого «стихийного» социального процесса:
А воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь,
И пса голодного от двери,
Икнув, ногою отпихнуть.
Сила этого потрясающего образа состоит именно в том, что в лирику (именно в
лирику!) вторгается небывалая для нее по социальной резкости конкретность.
Она возможна здесь только потому, что категория лирического сознания
особого порядка — трагический скепсис — направлена на явление, обычно у
Блока освещаемое лирически, — «стихийную естественность». В концовке
выявляется лирическая природа всего построения:
И на перины пуховые
В тяжелом завалиться сне…
Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне.
Едва ли кому придет в голову отождествлять появляющийся здесь образ-
персонаж с тем лирическим «я», в восприятии которого возникает этот
уродливый образ. Там же, где у зрелого Блока речь идет явно от лица самого
лирического «я», духовное содержание этого «я» дается в открытых и явных
связях с историческим движением страны:
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы —
Кровавый отсвет в лицах есть.
(«Рожденные в года глухие…», 1914)
Но здесь же находит себе прямое историческое объяснение «роковая пустота»
трагического скепсиса: он тоже восходит к общим закономерностям времени,
лишающего возможностей социальной активности даже людей, прямо и честно
глядящих в лицо противоречиям эпохи, если эти люди несут на себе груз
непреодоленных воздействий старого общества:
И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком воронье, —
Те, кто достойней, боже, боже,
Да узрят царствие твое!
Из всего этого должно быть ясно, как мало оснований для однозначного
отождествления трагического скепсиса, выраженного в стихотворении «Ночь,
улица, фонарь, аптека…», с целостной концепцией
широкую и сложную концепцию только одним этим стихотворением, видеть в
нем своего рода программное выражение всего мировоззрения Блока — просто
неверно.
Но именно так — как своего рода поэтическую программу всей творческой
жизни Блока — истолковывал стихотворение «Ночь, улица, фонарь, аптека…»
один из главных теоретиков акмеизма Г. Адамович, утверждавший, что Блок
только… «притворяется человеком, любовь которого “и жжет и губит”, который
может проповедовать и учить, негодовать и спорить…», на деле же, по
Г. Адамовичу, вершиной его искусства являются именно образы стихотворения
«Ночь, улица, фонарь, аптека…», обобщенно и полностью выражающие
реальное поэтическое мировоззрение самого Блока. Далее Адамович спорил с
Блоком: «Но ведь никаким искусством и никакой поэзией не внушить людям,
что аптека есть только грандиозный символ бессмыслия жизни, а не нужное им
учреждение, что этот мир, такой разнообразный и прекрасный, есть всего лишь
огромная тюрьма»217. Спор этот — спор с мнимым противником; для Блока все
это стихотворение не есть «грандиозный символ бессмыслия жизни», однако
таким возражениям присуща и своя логика: с попытками снять вообще
противоречивость восприятия жизни человеком «страшного мира» Блок
никогда не согласился бы, и его трагический жизнеутверждающий пафос
строится совсем на иных основах.
В изображении Г. Адамовича Блок больше похож на Вл. Ходасевича, чем на
себя самого. Элементы трагического скепсиса, связанные с анализом
«нормальной» буржуазной личности, действительно составляют неотъемлемую
принадлежность такого анализа, но превратиться в исчерпывающую,
всеохватывающую картину мира они не могут у Блока даже в «Ночных часах»,
217 Адамович Георгий. Смерть Блока. — Альманах «Цех поэтов», Пг., 1922,
кн. 3, с. 50 – 51. Примечательно, что сами акмеисты в своем последующем
развитии вынуждены были отказаться от основного в их художественных
полемиках с Блоком. Так, ближайший соратник Г. Адамовича Г. Иванов в стихах
книги «Отправление на остров Цитеру» (1931) откровенно демонстрирует
отсутствие «жизненной цельности», некогда являвшейся главной догмой
акмеистов:
Да, я еще живу. Но что мне в том,
Когда я больше не имею власти
Соединить в создании одном
Прекрасного разрозненные части.
При этом столь же демонстративно подчеркивается «приятие» некогда