А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
динамика душевной жизни в зрелой лирике Блока не уничтожает устойчивого
образа личности в стихе, как это было у Фета, но, напротив, предполагает
многообразие подобных индивидуальностей, «вереницу душ», с разными
«уровнями» и типами душевной «энергии» в них. Разумеется, проводимая здесь
аналогия претендует всего лишь на иллюстративное прояснение литературной
ситуации — и никак не более.
новеллически сжато и исчерпывающе точно передана целая человеческая
жизнь.
картине русской жизни, лирическими способами и в особом блоковском ключе
создаваемой в третьем томе. И оно удается, «получается» оттого, что введено в
общую картину «страшного мира» современности, притом русской
современности: Блок включал его в разных изданиях и в раздел «Страшный
мир», и в раздел «Родина», а это значит, что «страшный мир» — «это все о
России». «Литературная традиция» тут представительствует русскую историю.
Нет никакого чуда в том, что Блоку удается желанное, но невыполнимое
для его предшественников: поэты-восьмидесятники или отстранялись от
«гражданственной» линии поэзии, или не в силах были слить ее с лиризмом. У
Блока сам «случай» единичной судьбы становится грандиозным историческим
обобщением потому, что в новую эпоху (первая русская революция) такие
возможности открываются перед искусством, — поисками их реализации и
занят Блок. «Случай», во всех его прозаических конкретных особенностях,
органически сливается в стихотворении «На железной дороге» с социальным,
социальное неотъемлемо от душевно-лирического, личное явно сплетается с
драматизмом истории. «Чудо» строфы, знаменитой не менее, чем все
стихотворение, в том, что социальное «звенит» невероятной силой лиризма:
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели.
В «зеленых вагонах» «поют и плачут» о том же, о чем «поет и плачет» судьба
героини: не только о социальном неравенстве и всех последствиях из него, но и,
прежде всего, о человеческом достоинстве, о горечи личной судьбы, о желании
индивидуального счастья и его невоплотимости в «страшном мире»
современности. Совсем по-другому, совсем иначе, потому что тут совсем
другой человек, — это ведь о том же, о чем рассказывается в стихотворении «В
ресторане». И тут и там человек самодеятелен, страстно активен. Нет никакой
обмолвки в финальной строфе, где о «любви» говорится в одном ряду с
«грязью» и «колесами», — героиня не пассивная жертва обстоятельств, но ее
жизненное поведение, ее мечтания, без
становятся частью ее социальной судьбы:
Не подходите к ней с вопросами,
Вам все равно, а ей — довольно:
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена — все больно.
И только на основе этой содержательной особенности — «нераздельности и
неслиянности» личного и общего, ставших историей, — возможна
поразительная действенность конкретного, «бытового» наполнения,
отличающая стихотворение. Здесь уже во всяком случае никому не придет в
голову отрывать конкретный план вещи от трагического лиризма, а в самом
этом лиризме искать мистику. Попробуйте вынуть из стихотворения
«платформу, сад с кустами блеклыми», «бархат алый», на который «небрежно»
облокотился «гусар», скользнувший «улыбкой нежною» по героине, любую
другую конкретно-повествовательную деталь, — и посмотрите, что получится.
Дело тут не в конкретности, как таковой, не в предметных деталях самих по
себе — они могут появляться в художественном произведении любого типа, —
но именно в том, что без них немыслимо лирическое содержание, смысл
произведения, лица, в нем изображенные, их отношения и далее — оценка,
освещение их автором. Предметность содержательна здесь потому, что без нее
нет героини, ее «психологии», а вся суть вещи как раз в том, что «психология»,
самодеятельное поведение героини определяет все. В этом смысле другая,
«цыганская психология» имеет решающее значение для стихотворения «В
ресторане». Притом и разное осуществление «психологии» и конкретности тут
восходит к одному источнику. Выше говорилось о слиянии
«повествовательности» и «театральности» у зрелого Блока. «На железной
дороге» ближе к повествовательному началу, и поэтому здесь нужна
непосредственная, наглядная, зримая конкретность. Но и повествовательность
тут пронизана драматическими, динамическими, театральными элементами,
поэтому так ослепительно ярки детали. С другой стороны, осуществленное в
основном в театрально-динамической манере стихотворение «В ресторане»
таит в себе внутреннюю повествовательную конкретность, и оттого-то так
«пронзает» чувством внутренней правды описание банального, казалось бы,
случая. Говоря шире — зрелый Блок без такой конкретности (по-разному
осуществляемой) немыслим.
А если говорить еще шире, то именно поэтические искания Блока после
первой русской революции в этом плане имеют определяющее значение для