А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
изображаемое граничит с ситуацией мелодрамы. В самом основном опять-таки
тут из опыта поэтических соседей больше всего идет от Блока. Ахматова не
живет в безвоздушном пространстве: кажется отчасти парадоксальным, что
мастер острого психологического рисунка в стихе выступает в завершение
своей дореволюционной поэтической биографии в качестве поэта классической
интонации в сборнике «Белая стая» (1917). Однако классичность тут
выражается не только
стих, как бы во фрагмент расиновской трагедии, прочитанной и
прочувствованной через русских поэтов 20-х годов XIX века, — она
сказывается и в появлении гражданской темы. Большая активность персонажа,
большая его драматизованность по сравнению с Анненским — содержательное
качество, немыслимое без Блока. Следовательно, и «классичность» Ахматовой
невозможна без Блока. Понятно, что в гражданской теме у Ахматовой
социальное начало открыто вырывается из подтекста на первый план стиха.
Примечательность дальнейшей поэтической биографии Ахматовой в том, что ее
все больше и больше влечет к историческим темам и что историей в конечном
счете открыто проникаются и обычные «психологические» ситуации
Ахматовой, тем самым переосмысляясь и переходя в новое художественное
качество.
Художественно воплощенная Блоком трансформация лирического «я» в
стихе — наиболее острое и законченное выражение тенденции, присущей
эпохе. Любопытным проявлением этой тенденции является специфическое для
лирики эпохи выделение женского поэтического голоса, с особым
подчеркиванием именно «женских» качеств персонажа как особых,
характерных красок лирического «я». Это присуще поэзии той же Ахматовой; у
ее современницы Цветаевой эти краски обостряются до предела. Моментами
при чтении ранних стихов Цветаевой возникает ощущение, что тут как бы из
блоковской «вереницы душ» вырывается один из персонажей и разрабатывается
с особо обостренным выражением «стихийных» черт. Я нисколько не
собираюсь в данном случае отрицать индивидуальное своеобразие, присущее
поэзии Цветаевой, — важно, однако, даже за столь резко, иногда причудливо
выраженной своеобычностью видеть и общие особенности времени, общую
линию развития русской поэзии, для которой столь важны открытия Блока.
Цветаева иногда даже демонстративно, с вызывающей прямолинейностью,
столь ей свойственной, подчеркивает свое стремление изобразить «народный»
женский характер:
Привычные к степям — глаза,
Привычные к слезам — глаза,
Зеленые — соленые —
Крестьянские глаза!
(«Глаза», 1918)
Но
берется часто без широких, разнообразных связей и отношений, без общей
перспективной линии, к которой разными путями пробивается Блок, а напротив,
в нем, опять-таки вызывающе, как и все у Цветаевой, усиленно
демонстрируются «изначальные», «естественные» свойства, то в итоге
эмоционально-яркий, по-своему чрезвычайно непосредственный и страстный
характер оказывается часто в ситуациях односторонних, замкнутых в себе, а
иногда и лишенных больших жизненных просторов. «Естественная»
страстность характера, его драматическая противоречивость или даже
трагическая напряженность обнаруживает нужду в условных, подчас книжных
обстоятельствах лирического сюжета:
Тяжело ступаешь и трудно пьешь,
И торопится от тебя прохожий.
Не в таких ли пальцах садовый нож
Зажимал Рогожин?
(«Не сегодня — завтра растает снег…», 1916,
сб. «Версты», 1)
Все в поэзии Цветаевой как бы соткано из контрастов, противоречий.
Вот — контраст между «естественностью» и «книжностью». «Естественность»
должна подчеркнуть отстранение широких общественных связей, исторической
перспективы. Персонаж у Цветаевой действительно обладает огромной
эмоциональной силой. Из всех поэтов «блоковской школы» Цветаева наиболее
органически наделена «стихийностью», взрывной силой поэтического
темперамента. Получается часто так, что перспектива движения истории у
большого поэта не столько исчезает, сколько стремится войти в персонаж, как
бы «обжиться» в нем. В таком случае книжная условность становится не
столько напоминанием готовых образцов, сколько особым способом большого
поэтического обобщения. Если, скажем, Цветаева «стилизует» свой персонаж
«под» прозу Лескова или Достоевского, то в итоге возникает не «стилизация»,
но раскрытие некоторых черт национального женского характера. «Книжность»
становится средством расширения возможностей поэтического образа.
«Жизненность» Цветаева противопоставляет «условности» общественных
отношений. А выражает Цветаева этот контраст между «жизненностью» и
«условностью» только через доведенную до предела обобщенность, только
через персонаж почти театрального плана. Редкая актриса может так «жизненно
сыграть» Офелию или Федру, как это делает в стихах Цветаева (сборник «После