А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
критиков Блока, но и об их собственной общественной позиции. Однако и в
кругу «друзей» поэзии Блока, как современников, так и теперешних
исследователей, существовала и существует тенденция (основывающаяся,
главным образом, на одностороннем, преимущественно художественно-
стилевом изучении и восприятии блоковских произведений) не видеть
серьезных и глубоких изменений в мировоззрении и творчестве поэта. Сам
Блок усматривал и единство в своем пути и резкий
дневниковую запись от 7 января 1919 г.: «Но какое освобождение и какая
полнота жизни (насколько доступна была она): вот — я — до 1917 года, путь
среди революций; верный путь» (VII, 355). Настаивая на том, что в основном,
главном направлении своего жизненного движения он шел именно «верным
путем» и «среди революций», то есть что он органически пришел к своему
послереволюционному творчеству, Блок, как поэт трагической темы, вместе с
тем видит и огромную новизну задач, вставших перед художником и просто
перед человеком в революционную эпоху. Перед лицом коренного
исторического перелома («Неужели Вы не знаете… что мир уже перестроился?
Что “старый мир” уже расплавился?» — VII, 336) даже огромный скачок,
пережитый Блоком, уже представляется ему недостаточным: человек,
выросший в условиях старого общества, не может не ощущать именно
трагических своих связей с прошлым: «Во мне не изменилось ничего (это моя
трагедия, как и Ваша), но только рядом с второстепенным проснулось главное»
(неотправленное письмо к З. Н. Гиппиус от 18 мая 1918 г., VII, 335). Для Блока
его собственная творческая судьба — тема большой трагедийной диалектики
истории. По Блоку, все в его творчестве было направлено именно в эту сторону,
в сторону огромного исторического слома; поэтому нет ничего неожиданного в
том, что «проснулось главное», — однако само это пробуждение главного есть
вместе с тем огромная внутренняя драма («это моя трагедия») несовершенства
человека старого мира перед лицом грандиозных исторических событий.
Было бы неверно недооценивать значение возникающих здесь проблем. В
свете событий, круто повернувших жизнь народа. Блок пытается применить к
самому себе как человеку и художнику тот своеобразный перспективный
историзм, которого он искал на протяжении всего своего творческого пути. Это
обязывает и нас, сегодняшних его читателей, отнестись в достаточной степени
ответственно к тому, как, в каких связях находится дореволюционное
творчество поэта с его новыми, высшими достижениями. Возникает вопрос об
оценке значительнейшего явления предреволюционной культуры в
огромного исторического перелома. Но дело еще и в том, что претерпевает
серьезные изменения сам характер блоковского историзма. При этом
обнаруживаются новые противоречия. Они не случайны, как не случаен и тот
факт, что именно Блок оказался в состоянии не только принять революцию, но и
отобразить ее по-своему в искусстве. А тут уже речь идет о месте Блока в
границах советской культуры, о его творческой судьбе в новую эпоху. Есть
единая внутренняя логика в эволюции большого художника, и есть нечто
специфически новое, то, что появилось в творчестве Блока в революционную
эпоху и без этой эпохи немыслимо. В первые же месяцы после Октябрьского
переворота в творчестве Блока происходит коренной перелом в виде резкого
скачка, своего рода взрыва; едва ли можно думать, что во взрыве этом не
участвовал предшествующий комплекс блоковских духовных исканий. С этой
точки зрения весьма примечательны внутренние соотношения между первым
программным выступлением поэта после Октября, его статьей «Интеллигенция
и революция», заканчивавшейся в те же дни, когда начата была его великая
поэма, и «Двенадцатью». Но, в свою очередь, «Интеллигенция и революция» не
случайно включалась Блоком в его книгу публицистики «Россия и
интеллигенция» в качестве завершения и итога дореволюционных статей на
темы о «народе и интеллигенции». Итог не повторял предшествующее (хотя и
был внутренне с ним связан), но представлял собой новое качество; это новое
качество не случайно вызвало взрыв негодования в буржуазных литературно-
общественных кругах как раз в связи с ясно проступавшим одновременно
родством этого нового ряда мыслей со вскоре после статьи «Интеллигенция и
революция» появившейся поэмой «Двенадцать». Стоит сопоставить статью
«Интеллигенция и революция» (1918) хотя бы со статьей «Народ и
интеллигенция» (1908), как сразу же бросится в глаза резкое отличие: если в
дореволюционной статье основным для Блока было констатирование факта
трагического разлада между культурными слоями старого общества
(«интеллигенцией») и широкими народными массами, разлада, проистекающего
из особенностей исторического развития, из раздельного и неравномерного
движения того и другого слоя в истории, то в новой статье поразительнейшей
чертой является решительное утверждение творческого характера устремлений
народа на революционном этапе его развития.
Не рознь в развитии разных слоев общества и не разрушение старых форм