А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
поэтический ключ ко всем предметам лирического изображения. Тут-то и
возникает в своем роде парадоксальная ситуация. Старомодная в образном
смысле поэтика Соловьева превращается в руках ортодоксального соловьевца
Андрея Белого в «поток сознания» в стихе, размывающий стихотворную
композицию, лирический сюжет, сколько-нибудь твердые границы «я», от
имени которого идет речь в стихе. Универсальный, всеохватывающий
субъективизм, расплывающаяся,
становятся поэтическим следствием деревянных логических философских схем
соловьевства в стихе. Впрочем, алогизм, произвольность внутренне не
сцепленных между собой образов, которые не поддаются жизненно
достоверному прочтению, в не меньшей степени присущи оригинальному
прозаическому жанру «Симфоний», характерному для художественных
устремлений Белого в ранний период его творчества.
58 Здесь и далее цит. по кн.: Золото в лазури. М., «Скорпион», 1904. Андрей
Белый на более поздних этапах радикально извращал свой путь не только в
мемуарах, но и в переделках стихов, перекомпоновках циклов и
сборников и т. д.
59 Белый Андрей. Воспоминания об Александре Александровиче Блоке. —
Записки мечтателей, 1922, № 6, с. 11.
Примечательно то обстоятельство, что современники часто готовы были и в
Блоке видеть прежде всего поэта музыкально-неуловимых образов и не
поддающихся сколько-нибудь внятному эмоционально определенному
восприятию настроений. Так, например, К Чуковский в свое время писал о
ранних стихах Блока, что в них «… смутность сонного сознания была так
велика, что все сколько-нибудь четкие грани между отдельными ощущениями
казались окончательно стертыми. Многие стихи были будто написаны спящим,
краски еще не отделились от звуков, конкретное — от отвлеченного…». О Блоке
в целом говорилось, что «… его лирика была воистину магией» и что «такою по
крайней мере ощущало ее наше поколение. Она действовала на нас, как луна на
лунатиков. Блок был гипнотизер огромной силы, а мы были отличные медиумы.
Он делал с нами все, что хотел, потому что власть его лирики коренилась не
столько в словах, сколько в ритмах»60. Такое восприятие лиризма Блока
основывается на реально присущих этой поэзии качествах. Неопределенность,
музыкальность, алогизм образов действительно свойственны Блоку, в
особенности первого и, быть может еще в большей степени, второго томов.
Было бы нелепостью пытаться отрицать это. Но сейчас, в имеющейся уже
большой исторической перспективе, кажется ясным и окончательно
утвердившимся в восприятии читателя также и другое.
еще какого-либо лирика дореволюционной поры, чей поэтический облик
казался бы столь же эмоционально определенным, законченным, как у Блока.
Поэтом трагических страстей, огромной яркости, интенсивности, силы чувства
видится сейчас Блок в не меньшей мере, чем лириком зыбких, неуловимых,
смутных оттенков и полутонов, музыкально-неопределенных переживаний.
Такая двойственность, очевидно, объективно присуща поэзии Блока.
Все это имеет большое значение для понимания как дальнейшей эволюции
поэзии Блока, так и ее судеб в последующем развитии русской культуры. В
сущности, и то «магическое» воздействие блоковской лирики на
современников, которое столь красочно описывает К. Чуковский, основывается
отнюдь не на полутонах, оттенках и музыкально-неуловимых переживаниях
самих по себе, но на огромной эмоциональной стихии, бьющейся за ними и
обусловливающей силу лиризма, тот «прямой удар», который кладет читателя,
что называется, «на обе лопатки». Эта сила лиризма связана с чувством жизни и
человека у Блока, и она же делает органическими гораздо более тесные, чем у
других современников, связи Блока с традициями большой русской поэзии.
Можно сколько угодно устанавливать и анализировать «традиции» или
«новаторство», скажем, у Андрея Белого, — все это будет мертвыми словами,
потому что у Белого никогда не было и не будет прямого, непосредственного
эмоционального воздействия на читателя без околичностей, «без лишних слов»,
И лучшие стихи из первой книги Блока воздействуют на читателя не
мистическими схемами, но силой непосредственного, достоверного чувства,
большой человеческой любви, которая безобманно доходит до восприятия.
Именно эта огромная эмоциональная сила требует прямых, ясных форм
60 Чуковский К. Книга об Александре Блоке. Пг., 1922, с. 59, 45.
выражения, четкой личности лирического «я» (героя-персонажа), не простого
продолжения фетовского лиризма, полутонов и оттенков переживаний,
размывающих очертания человеческой личности, но стабильного,
«неподвижного», т. е. резко очерченного образа человека. Но, как и в самых
ранних блоковских стихах, для этого точно отграниченного образа у Блока нет
еще опор в самом совокупном материале стиха — «мировое», «космическое»,
«катастрофическое» такими опорами сами по себе быть не могут. Тут нужны
были бы прямые переходы между лирической эмоцией и конкретным